8-21 марта 2018 – Théâtre National de Strasbourg; 27 марта – 8 апреля – MC93 Théâtre de Bobigny; 13-21 апреля 2018 – Théâtre National de Bretagne, Rennes
Анатолий Васильев вновь объединил двух великолепных французских актеров, с которыми работал в Одеоне-Театре Европы в 2007 году над « Терезой -философом », Валери Древиль и Станисласа Нордея (к ним добавился другой его французский ученик, Сава Лолов), в спектакле по новелле Чехова « Рассказ неизвестного человека » (Национальный театр Страсбургa/Théâtre National de Strasbourg). Васильев много работал над пьесами и рассказами Чехова со своими студентами в процессе обучения, но ставит спектакль по Чехову впервые. (Сценическая версия Васильева, перевод Натальи Исаевой)
Новый опус Васильева, вопреки сложившейся вокруг московского гения традиции, совсем не разделил зрителей, и почти единодушно принят как шедевр. Три французских актера играют так, что заставляют вспомнить лучшие московские работы мэтра. Уверена, что сам Васильев с его маниакальной тягой к совершенству, скажет , что и здесь не все из задуманного удалось. Но обычному человеку и того, что случилось, так много! (Сценография и свет – тоже от Васильева).
У Чехова все повествование ведется от имени Неизвестного. Рассказчик- Неизвестный ( хотя потом у него появляется имя и фамилия), видимо, революционер-народоволец, ради убийства известного петербургского сановника поступает лакеем к его сыну – Георгию Ивановичу Орлову. Но когда случай представился, Неизвестный оказался неспособен перейти к действию, он разочаровался в своих убеждениях и почти мечтает о тихой жизни. Определенную роль в этом сыграла его знакомство с Зинаидой, возлюбленной Орлова, недавно бросившей ради него мужа. Играющий в жизнь петербургский денди, нервный пассионарный максималист из « подполья » и среди них чистая страстная душа – Зинаида со своей обворожительной, я бы сказала, сияющей улыбкой. Сюжет почти из Достоевского. Да и место действия самое для него подходящее -Петербург.
Сценическая версия Васильева начинается с приезда Зинаиды, а исповедь Неизвестного вводится уже к концу первого акта, чтобы продолжиться во втором. Устройство сцены отдаленно напоминает греческий театр, длинный помост вдоль стены белого цвета с тремя входами, средним, широким, и двумя боковыми, поуже; полукруг амфитеатра, слегка наклоненного к оркестре – своего рода площадке для танца. Здесь и появится танцующая женщина в длинном старинном платье цвета серого перламутра (У всех персонажей костюмы эпохи, но с некоторым сдвигом, например, все выполнены в одном тоне). Это Зинаида, она танцует всплескивая руками, всем телом, всем сердцем, от избытка счастья, от переполняющей радости: она бросила ненавистного мужа, она свободна, она приехала к человеку, которого любит. Так сразу задан контекст еще до того, как произнесены первые слова. Прекрасная женщина приезжает к возлюбленному, она молода, она счастлива. Дальше в течение почти двух часов строго говоря ничего не происходит. Он и Она пьют кофий, смотрят друг на друга, изредко переговариваются, иногда общаются через легкие танцевальные движения, и только ритмически повторяющиеся входы и выходы безмолвного слуги (Неизвестный) с сервировoчным столиком аккомпанируют их длинному тет а тет. Васильев убрал всю компанию друзей, все эти живописные жанровые картинки, всю пошлость житейскую, оставив только диалоги Орлова и Зинаиды, вербальные и телесные(в которых задействована вся физическая природа актера), только поэзию. И даже то, что Орлов- циник, закрывшийся от жизни нескрываемой иронией, и влюблен лишь в комфорт привычного, который никто и ничто не должны нарушать, ничего не меняют в этом очаровании: над первым актом, закольцовывая его, витает любовь. Пуская эфемерная, пуская неправильная (денди все это быстро наскучит), но она была. Оттого атмосфера здесь почти нежная, элегическая. Накладывается на завораживающую воздушную мелодию «Адажиетто» Малера (известной по «Смерти в Венеции» Висконти), лейтмотив всего чеховского спектакля Васильева.
Первая часть работалась этюдным методом, по «Платонову», слов мало, все в недосказанности, в поулыбке, в паузах, и лишь время от времени все взрывается вырвавшейся наружу обидой Зинаиды, которая начинает чувствовать фальшь, и тогда появляется знаменитая «утвердительная интонация». Сава Лолов импровизирует, почти помимо слов, то состояние бесстрастия чувств, которым заражены большинство чеховских безнадежных людей.
Наверное каждого, кто знаком с творчеством Васильева, поразит завораживающая, сияющая ясность этого «Рассказа неизвестного человека »: никаких заграждений, чтобы прорваться к смыслу. Первая часть вообще психологический атмосферный театр, с подтекстами, паузами и тд. Словно режиссер хотел заставить зрителя почувствовать реальное течение времени. (Вероятно, экстремальная продолжительность действа, 4 часа, входила в замысел режиссера). Классическая ясность еще в том, что Васильев сжимает место действия, разложенное у Чехова на несколько, до одного: все происходит в едином пространстве перед белой стеной – в первом акте это петербургская квартира Орлова, и заставкой служит увеличенная на весь задник фотография старинная Невского проспекта. Во второй части действие переносится в Венецию, и фоном служит слегка пожелтевшая фотография старой Венеции. В первом акте, у русского европейца Орлова, все упорядочено, даже ряды пустых бутылок от шампанского выстроились вдоль стен в известном порядке. Во втором – хаос на сцене, присутствие моря, парусник, который натягивает Неизвестный, бывший лейтенант флота, по всем законам, закрепляя балластом. Парусник окажется экраном, на котором со старенького проектора зарядят фильм: черно-белые кадры немыслимой красоты и гармонии, качается на волнах гондола, крупным планом то сиящая Валери Древиль-Зинаида, то Неизвестный-Станислас Нордей, почти как мечтатель Достоевского, с упоением читающий ей вслух какую-то книгу.
Атмосферный первый акт перебивается появлением Станисласа, уже не в лакейской куртке, а в обычной современной одежде (джинсы, рубашка), который в длинном страстном монологе открывает нам историю Неизвестного. Если «Рассказ», законченный Чеховым в 1893, продолжает, но иначе, тему «Платонова» (иногда кажется, что монологи Неизвестного о потерянном поколении «Отчего мы утомились? Отчего мы, вначале такие страстные, смелые, благородные, верующие, к тридцати – тридцати пяти годам становимся уже полными банкротами», взяты прямо оттуда), этот выпад из времени, когда текст, сказанный Нордеем, сделан от первого лица, словно перебрасывает мостки между чеховской эпохой и нами, сегодняшними.
Второй акт начинается с продолжения рассказа Неизвестного (снова облачившегося в костюм эпохи), только теперь параллельно он выбирает из второго ряда пустые бутылки и засовывает их в огромный целлофан, который наполняясь, приобретает контуры человеческого тела. Потом Неизвестный выпалит из пистолета по этому симюлякру, то есть совершит в воображении то, на что на самом деле не решится – убить отца Орлова. С этого непоступка начинается медленное отступничество Неизвестного, а сценический текст разворачивается к игровым структурам. Васильев подымает пласт, который в окончательном варианте Чехова был несколько заглушен из соображений цензуры- режиссер вначале развел двух героев, а в финале сблизил: Орлов и Неизвестный появляются как двойники, люди одного поколения, одного сословия. Только один выбрал комфорт и буржуазную жизнь чиновника, идеи у него годятся только для иронического стеба. Другой выбрал протест и террор. «Неизвестный – в прошлом, несомненно, убийца, человек абсолютно жесткий»,- говорит о нем актер, Станислас Нордей. Даже если в рассказе, вероятно, опять же по цензурным соображениям, это сглажено.
Попытка протеста обернулась у этого поколения образованных молодых аристократов усталостью, исчерпанностью. Бывший морской офицер и террорист теперь хочет тихого счастья, просто жить вблизи от прекрасной женщины. Неизвестный словно предвосхищает автобиографических персонажей Савинкова: революционер, испытывающий отвращение к своей деятельности, ощущающий пожалуй даже греховность убийства. И даже проповедующий толстовские идеи любви к ближнему, как единственный смысл жизни. Отчего потерял убеждения, мотивация, и у Чехова, и в спектакле, остается размыта. Зинаида- Древиль явно последовала за ним ради очень конкретного участия в его борьбе. «Вербуйте меня», – говорила она в одном из черновых вариантов рассказа. И теперь, в Венеции, Неизвестный, потерявший идеи, показался Зинаиде таким же симюлякром, как и Орлов. Второй акт, начало которого можно назвать « Отчаяние Зинаиды », выстроен на контрапункте между безмятежным счастьем пары, счастливо плавающей в гондоле по венецианской лагуне (фильм), и угрожающей, бессмысленной пустотой их настоящего. Древиль здесь поставлена в ситуацию постоянного вызова, опасности- существо,излучающее радость, выжигается через превращение в машину для производства боли. Странно сконструированный костюм амазонки – длинный фрак, а впереди короткая юбка, обнажающая огромный живот, утвердительная интонация, разбивающая не только фразу, но и весь элегический настрой венецианской идиллии, на которую настроился Неизвестный. Валери Древиль не боится откровенно подставлять себя для самых экстремальных ситуаций, как в «Терезе-философе», как в «Медее». Вот бесстыдно выставляет свое тело, абсолютно оголяя весь низ (« все эти ваши прекрасные идеи сводятся к одному… -я должна сделаться вашею любовницей »), или, склонившись над белым тазиком, задирает себе подол, выставляя плод в утробе ( кукла в прозрачном мешке), а потом распарывает себе кухонным ножом живот, с последней жестокой трезвостью расправляясь с остатками жизни, как когда-то ее же варварка Медея. У Чехова Зинаида родила дочь и отравилась. Здесь искусственная ритуализация действия, экстатичекий прорыв, после которого актриса тихо садилась к столу, замирала, спиной к зрителю, и так уходила навсегда. И тогда опадала картинка с Венецией, обнажая строительные леса из бамбуковых палок (то пустое метафизическое пространство, та лакуна, которая «снимает» все неподлинное, наносное), и останутся только два двойника в одинаковых черных фраках, которые уже вместе спустятся на авансцену для финального объяснения. Своего рода тризна «больших похорон» идеи, в которой Орлов равен сам себе, а хромающий и уже неизличимо больной Неизвестный кажется еще и каким увечным побратимом мелкого беса. Васильев расширил эту часть, добавив в нее какие-то куски из бесед Орлова с приятелями, несколько реплик от Осипа, пришедшего убивать Платонова, но все опять закрутится в словесном рондо двух усталых «молодых людей». В этом надломе есть свой шарм, и вопреки всему, и Орлов и Неизвестный вызывают какую-то отчаянную симпатию. В конце на сцене появится девочка в разноцветном платье с точно такой же, в свой рост, тряпичной куклой: это та самая, Соня, дочь Зинаиды и Орлова, о судьбе которой последний разговор. Девочка (циркачка Роман Рассендрен) залезет на самую верхотуру огромного пляжного зонтика с надписью «Paradiso», и оттуда звонко рассмеется, как свойственно детям, пока зонтик медленно, но неумолимо, закроется над ней. Разве возможно с такой звонкой легкостью избежать наследия отцов?
Отблески многих васильевских работ витают над этим «Рассказом», но Сава Лолов, танцующий в первой части джазовую композицию, мучительно отсылал память к временам «Взрослой дочери». Легендарный спектакль о потерянном поколении советских 70-х накладывался на потерянное поколение современников Чехова и оттуда, к нам, к поколению потерянных европейцев XXI века. Хотя, как говорил Неизвестный, «трудно сознаться в своем банкротстве».
Рассказ Чехова превратили в театральный текст так блистательно, что не исключено, им заинтересуются и другие, именно как новой пьесой.
Crédit photo: Jean-Louis Fernandez