28 мая -30 июня 2019, 1 октября -3 ноября 2019 – Théâtre de l’Atelier

Жюли Брошен, некогда студентка курса  Петра Фоменко в Парижской Консерватории и бывший худрук Страсбургского TNS, известная своими впечатляющими постановками Чехова, давно не показывала своих работ в Париже. Тем больший интерес вызвала постановка « Мадемуазель Жюли » Стриндберга, которую она сделала для театра Atelier. Спектакль поставлен на двух звезд – кинодиву и лицо Шанель Анну Муглалис и  известного театрального актера Ксавье Леграна, теперь еще прославившегося как режиссер, его кинодебют « Jusqu’à la garde » (Опекунство) стал триумфатором последней церемонии французской кинопремии Cезар и лучшим фильмом года. Потрясающий дуэт Муглалис-Легран дополняет сама Брошен, сыгравшая роль служанки Кристины, –  спектакли такого  художественного уровня редко встречаются на сцене частных театров. 

Пространство узкой сцены камерного театра Atelier (Ателье) удивительным образом открыто в глубину – там, где  длинный коридор заканчивается  занавеской, белым летящим занавесом, за которым угадывется свет. Но увидим мы его только в начале и в конце,  внутри спектакля он будет скрыт от нас мощной массивной дверью. Такой же, как массивные колонны, поддерживающие своды мрачной замковой кухни, закрытого пространства, где будет происходить действие спектакля.  Аскетичные декорации – на сцене стол, старинный рукомойник, плита с варевом,  с которым возится Кристина, колокольчик над дверьми и разговорная трубка (полность воспризведена ремарка Стриндберга). Какие-то этажерки и на полу, посреди разбросанных лепестков роз, высокая ваза с цветами, как будто вопрошающая: к чему это бесполезное вторжение ускользающей красоты?

Костюмы и декорации самые что ни на есть традиционные и относятся к времени действия пьесы, концу 19 века.  Плоть от плоти этого устоявшегося уклада – по-крестьянски  тяжеловесная, патриархальная  Кристина, которую  играет сама  Жюли Брошен. Она – символ незыблимости порядка, именно что кухарка, как у Стриндберга, существо забитое и ограниченное. Парадоксальным образом харизматичный, полный собственного достоинства Жан Ксвавье Леграна, в котором внешне ничего от лакея, тоже  существует внутри этого заведенного порядка, и несмотря на манеры и  некоторую образованность (знание английского, которым заменен французский из пьесы) остается пленником заведенного уклада – надо видеть, как в финале услышав  колокольчик, а потом голос хозяина в разговорной  трубке,  он внутренне моментально меняется, и тот, который еще секунду назад плакал над  утраченной возлюбленной, начинает унизительно суетиться, чтобы быстро, пока барин не заметил, облачиться в привычную лакейскую униформу. Здесь интересно наблюдать переходы Жана от человека, со всеми сложными чувствами, – он действительно был влюблен в Жюли, действительно мечтает сбежать и вначале верит, что они смогут начать новую жизнь где-то в Швейцарии, – к социальной функции. И функция сильнее человека. То же для Кристины Брошен – служить кухаркой в приличном доме для нее правильно. А быть свободной и работать для себя, но в компании преступивших мораль- нет, на это она не согласна. В истории Жана и Жюли она переживает не от измены жениха, а от того, что аристократка, хозяйка, так унизилась. 

Анна Муглалис с ее хрипловатыи сексуальным голосом и ракрепощенностю настоящей фам фаталь в ослепительном желтого цвета платье буквально взрывает этот консервативный  уклад.  Она, как диковинная птица, залетевшая сюда с другой планеты – яркая, чувственная, знающая себе цену хищница и  одновременно беспомощный ребенок, потерянный в нервозах.  Эта графская дочь вряд ли девственница и вряд ли озабочена по-настоящему репутацией падшей.  Мы не видим в ней никакой перемены после Ивановой ночи, проведенной с Жаном.   Жюли здесь  страдает не от « падения » с лакеем,  а от невроза,  унаследованного от  безумной матери, от этой странной ненависти  ее к мужскому полу, но и к жизни вообще. В последнем акте, перед побегом,  Анна Муглалис появляется в костюме  гордой наездницы, амазонки,  но вся ее решительность  разбивается  в тот момент, когда Жан, в панике, с крайней жестокостью разбивает о стол голову ее любимой птичке. Это тот психологический  предел, который возвращает ее в  состояние обычного для нее психоза.  Чижик, превратившийся здесь просто в красный окровавленный комочек, который  Жюли будет судорожно мять в руках всю последнюю сцену, словно  через него  репетируя  и собственную гибель.

День и ночь, проведенные с  Жюли, позволяют Жану осознать, что она совсем  не та недостижимая красавица, которую он тайно желал столько лет, а всего лишь глубоко больная невротичка, и  и эту бездну боли, которая живет в ней, ничто не в силах будет  заглушить. От себя не уйдешь. В этом мире ей нигде не будет места. Именно это понял Жан, протянув ей, нерешительно, после долгих колебаний, свою бритву – как последнее спасение. Как высший дар  – единственную для нее  возможность  освобождения. 

Жюли моментально схватит ее и как- то быстро, кажется почти понарошку, проведет вдоль горла и свалится замертво. Все подгоняет нас к смерти Жюли – сам же ритуал самоубийства представлен на редкость не театрально, словоно стесняясь пафоса. Так могла уйти из жизни не  трагическая героиня старого театра, а альтер эго Сары Кейн из « Психоза 4. 48 ».

В спектакле Жюли Брошен всякое вторжение извне исключено, не будет сцен со слугами,  шумно празднующими ночь на Ивана Купалу, на которую приходится действие пьесы.  Вместо них  трижды звучат фонограмма – легкая музыка  и шансон 60-х годов  в исполнении Грибуй (Gribouille). Звучит как явный китч в этом строгом, выверенном по стилю спектакле, и только к концу становится понятно зачем Брошен нужна была эта рифма с Грибуй  – страдающей неврозами 26- летняя певица  ушла из жизни в самом зените славы, покончив с собой.  Ее самая знаменитая песенка « Dieu, Julie » (Господи, Жюли) накладывается на самый финал спектакля, как рефрен к смерти героини Анны Муглалис:  Dieu, Julie ! Il n’y a que les chiens / Qui te fassent un bout de chemin / Jusqu’au cimetière, jusqu’à l’étang, / Jusqu’au bout de ton dernier champ / Dieu, Julie ! Tu n’auras pas d’enfant / Julie, tu n’auras pas d’amant / Et quand ton lit deviendra froid / Tu auras peur entre tes draps.

Такой вот жестокий романс по-французски.

Crédit photo: Franck Beloncle