16 – 26 января 2020 – Odéon-Théâtre de l’Europe

Спектаклем  «Дядя Ваня»в Одеоне, который  худрук театра, Стефан Брауншвейг, поставил этой осенью в Москве в Театре Наций, открылись во Франции «Русские сезоны». Главные роли исполняют Евгений Миронов (Войницкий), Юлия Пересильд и Елизавета Боярская (Елена Андреевна), Виктор Вержбицкий (Серебряков), Анатолий Белый (Астров).  Как сказано в буклете Одеона, за описаниями «сцен из деревенской жизни» (второе название пьесы)  режиссер вычитал метафору  мира, который в бессилии наблюдает за хроникой объявленной катастрофы. Недовольство собственной жизнью с бесконечно удаляющимся горизонтом личного счастья перекликается здесь с разочарованием более общего и более глубокого характера: ощущением своей беспомощности  перед  невозможностью спасения обреченного на гибель человечества.  А что же было на самом деле, мы смогли убедиться на премьере в Одеоне.

Вчера в разгар забастовки в Париже открыли Русские сезоны. Но что это было! Вроде бы открывать должен был министр культуры, который уже как бы и не министр. А в театре бастует технический персонал. До 17 часов не знали будет спектакль или не будет. Решили все-таки играть. Но перед началом спектакля на сцену вышел слегка растерянный Стефан Брауншвейг и рассказал, что он уважает право на забастовку своего технического персонала, но так как премьеру отменять будет очень жаль, решено играть в  облегченном варианте: без полного освещения и с сильно урезанной декорацией. Мы не увидели ни живого леса – соснового бора в начале, ни мертвого, на лесоповале -в конце. Ну и занавес между эпизодами тоже не закрывался. Все играли в единой декорации из стильного серого дерева…Зато главная задумка режиссера, не то огромная лохань, как в бане, не то  бассейн-купальня, куда время от времени окунаются главные действующие лица, была счастливо сохранена. Так что оригинальность мизансцены не укрылась от наших глаз. И то, а где иначе героям Чехова охладить свой пыл, как не прыжком в воду. На крайний случай, правда, есть еще дождь, который безмятежно льет себе внутри дома, чтобы с полной силой очистить Войницкого во время душераздирающего ночного монолога  второго акта.  Думаю, первую половину спектакля (до антракта)  актеры Театра Наций пребывали в некотором шоке, ко второму пришли в себя. Актеры вообще классные, но вот пьеса Чехова оказалась сильно офранцуженной. Мы тут с моим приятелем-режиссером спорили, он считал, что это смахивает на Фейдо, а я так пинала на Лабиша. Правда, русский колорит все-таки был,  нянька Марина (Нина Гуляева) попала сюда прямо из Островского.  А действие происходит между тем здесь и сейчас. Особенно это сказалось на фигурах трех протагонистов (не считая ноутбука, микрофона и пластиковых бутылок, правда, мобильные телефоны отсутствовали, что не могло не радовать). Актеры, собранные на антрепризный спектакль Театра Наций, все сплошь звезды. Астров – Анатолий Белый, брутальный мачо, уверенный в себе мужик, но с некоторыми левобуржуазными заскоками – вроде страсти к экологии и вегетарианству. Елизавета Боярская с босыми ногами, с открытыми плечами, мокрыми  после купания волосами, шелковыми ночными рубашками и прочим  женским великолепием в самом деле русалка и, кажется, сильно сдерживается, чтобы не последовать совету дяди Вани  (« В ваших жилах течет русалочья кровь, будьте же русалкой! Дайте себе волю хоть раз в жизни, влюбитесь поскорее в какого-нибудь водяного по самые уши — и бултых с головой в омут, чтобы герр профессор и все мы только руками развели! »). Этакий постоянно излучающий сексуальное притяжение объект –  понятно, что у всех мужиков в доме после этого голова идет кругом. Да, кстати, это самое головой в омут в постановке Брауншвейга все-таки  тоже случится, и это один из лучших моментов спектакля –  в ночной сцене Елена как одержимая  окунается в бадью с головой, и выскакивает с криком восторга « А.. », словно в самом деле на минуту освобождаясь от каркана всех стягивающих ее желания обстоятельств. Но только попадается ей в этот момент не Астров, а Соня. И эта последняя, словно тоже зарядившись шальной энергией,  так же окунется в бадью с  победным криком « А… », и только после этого станет между ними возможна интимная сцена откровений.

 Другой такой же ударный эпизод случился, когда Елена с воодушевлением ждет у фортепьяно, чтобы дать волю обуревающим ее эмоциям, но Соня возвращается с отказом от Серебрякова, и ее реплика « нельзя играть » падает, как приговор. И в этот момент за кулисами начинают мощно звучать фортепьянные аккорды. Здесь вообще каждая сцена закольцована музыкой – той, в которой отказано персонажам у Чехова (вероятно, занавес между сценами, который мы не увидели,  в сопровождении  музыкальных  заставок,  должен работать, как монтажные швы,  правда, этот прием уже был отработан в блестящей постановке Жюли Делике в Комеди Франсез, о которой мы писали. Вообще, на этом спектакле не покидает ощущение дежавю – так, водоем на авансцене, куда окунались персонажи, мы видели  в Додинской  « Пьесе без названия », а проекцию водяных бликов на стены в спектакле самого Брауншвейга по Арне Лигру, но там этот прием работал лучше).

Некоторая интеллигентская рефлексия сохранена только за дядей Ваней Евгения Миронова.  На сцену он выходит в банном халате, позволящим (еще до погружения в лохань), оценить спортивную выправку знаменитого актера, и с волосами, завязанными  хвостиком, как настоящий хипстер. И дальше в том же духе –  динамичный современный креативщик, попавший в кризис среднего возраста из-за неразделенной любви к замужней красавице. В общем, никаких полутонов.

Один из редких моментов живого театра Соня  Нади Лумповой. Возможно потому, что для нее режиссер придумал интересный ход. Соня – незаметная серая мышка, вечный подросток – и именно как к ребенку к ней относится доктор Астров, не приминув время от времени приголубить, как  утешают обычно детей. А она хватается за эти  невольные проявления симпатии,  тоже совсем по-детски пытаясь продлить мгновение. По- детски, потому что на самом деле, совсем не наивная, и все прекрасно понимает, но, как сказаано в другой пьесе Чехова, стойко продолжает нести свой крест. Хотя и не верует. Карикатурный  Серебряков  вообще кажется анахронизмом – играют старого ноющего подагрика, немного в духе мольеровского Мнимого больного. Непонятно, что в нем некогда, пусть давно, мог увидеть Войницкий, за что полюбила Елена…

После антракта нянька Марина бродит, собирая в целлофановый мешок пластиковые бутылки из-под воды. « Вероятно, современная отсылка к проблемам  загрязнения окружающей среды, чутко подмеченным режиссером », – подумала я (а вот драматург Одеона, тоже впервые видевший спектакль,  считает, что речь идет о социальной экологии:  Марина собирает, потому что сродни клошарам Парижа, которые возятся в мусоре).

Стефан Брауншвейг предложил нам талантливо поставленный, сыгранный первоклассными актерами вариант хорошо  сделанной пьесы. Радоваться по этому поводу или нет, каждый решает сам. Да, кстати, даже пресловутая  экологическая тема, о которой много говорил режиссер, как о главной, в  самом спектакле  как-то не считывается, явно уступая по значимости любовным драмам. Принимали тепло, правда, зал был в основном русский.

В общем, Русские сезоны, братцы. Поехали…Небольшой репортаж от Европейской Афиши с вечера открытия Русских сезонов (Владимир Мединский передает французскому министру культуры Франку Ристеру (Franck Riester) символ Русских сезонов 2020 – пламенеющую жар-птицу, ликующий прием спектакля на премьере и похвальное слово Стефана Брауншвейга  русской труппе).

Много говорили про Дягилева и его Русские сезоны. Но все-таки не будем забывать, что Дягилев привозил в Париж не традиционные крепкие спектакли, а то, что здесь до него никто  не  делал.  Он, по сути, придумывал театр будущего, совершил настоящую эстетическую революцию. После его Сезонов в Париже не только искусство балета и оперы, но и театр вообще станут другими.