20 марта 2020 – Münchner Kammerspiele ; 10 июня 2020 – в 21.00 на официальном YouTube-канале Onassis Foundation
В связи с пандемией, Мюнхенский Камерный театр предоставил возможность просмотра некоторых своих спектаклей. Так, 20 марта в течение суток, можно было смотреть спектакль «Три сестры» Сьюзан Кеннеди (Susanne Kennedy), которая уже становится знаковой фигурой немецкоязычного театра. Это один из уникальных случаев, когда спектакль можно смотреть даже в записи. Визуальный ряд безупречен, а идеи актуальны. В этих «Трех сестрах», кроме Чехова, звучит собственный текст Кеннеди и текст Ницше. Саймон Стоун, ставя «Трех Сестер», упростил смыслы, сделав пьесу актуальной и современной. Несомненная удача Сьюзан Кеннеди в том, что она использует технологии не только для визуального погружения зрителя в цифровое измерение, она создает дистанцию, космические координаты, чтобы выявить актуальность текстов Чехова и Ницше, не обусловленную обыденной современностью. Технологичность постановки работает на очищение смыслов и образов, на их кристаллизацию. В данном случае – пикселизацию.
Немка Сьюзан Кеннеди училась в Амстердамской театральной школе Kleinkunstacademie и первые свои спектакли поставила в Амстердаме и Гааге. Сейчас она сотрудничает с ведущими немецкими и голландскими театрами, снимается в кино, ее приглашают ведущие фестивали Европы. В июне «Три сестры» должны быть показаны на Holland Festival, в Амстердаме.
Этот спектакль можно назвать лабораторией расчеловечивания. Что чувствует зритель в театре, когда лица актеров стерты, лишены эмоций, когда стерты границы персонажей, когда текст не только не несет эмоциональной окраски, но и становится неважно, кто из персонажей его произносит? Что в таком случае должно откликнуться в зрителе: визуальный ряд, звуки, текст, смысл, предощущение катастрофы, ощущение текучести, цикличности, разрезания времени и пространства, дзен? Кеннеди создала театральный текст, который постоянно режется, мы слышим отчетливое: «Cut!». На несколько секунд наступает темнота. При этом режиссеру удалось сохранить связь разрезанных частей, сохранить мысль, идею, создать среду, ткань. Но ткань, построенная на зомби-образах, – живая, у зрителя есть возможность проявить на ней свои узоры.
В «Трех сестрах» Сьюзан Кеннеди обнаруживаются многие уже знакомые режиссерские миры. «По ту сторону занавеса» Жолдака в Александринке – ближайший родственник. Это мир сновидения, переходящего в ясновидение и откровение. Мир, созданный театральным демиургом.
Действие происходит в портале или на мониторе компьютера. Это не определенное датой будущее, вспоминающее затерянное во времени прошлое. Будущее, настоящее и прошлое тасуются путем монтажа кем-то за кадром. Сестер три, но мы не знаем, кто из них Ольга, кто – Маша, кто – Ирина. Трое мужчин. Один, кажется, точно Вершинин, но лишь в единственном эпизоде. Шесть фигур, проходящих через трансформации.
Очень важна звуковая среда – пространство наполнено звуками, которые можно связать и с муками рождения и с адскими муками, снова и снова происходит попытка прожить, вспомнить, закончить. Сначала в зал плывут тревожные плотные облака. Сестры прозрачны, облака плывут сквозь них. Возможно, Сьюзен не знает, но на Руси есть такие куклы-обереги, у которых нет лиц, а вот платочек и юбочка есть. «Cut!» и происходит смена. Теперь плывущее небо распадается на весь спектр цветов, чтобы создать неживое пространство искусственного интеллекта. Сестры пытаются вспомнить в себе утерянного человека, того, который когда-то хотел в Москву. Теперь уже никто не помнит что это такое и где это. Существует возможность пересечения границы этого портала, но пересечение ничего не дает, оно только отправляет на возвращение. Сьюзан Кеннеди сразу говорит о жажде, об искушающем демоне, о времени, как о песочных часах, которые постоянно переворачивают. Что мы можем испытать, если нам предложат снова и снова переживать одно и то же состояние, одни и те же ситуации? Понимание, что ты – пылинка, может не только убить, но и преобразить, лишить тоски. Шесть персонажей в выделенном пространстве говорят о времени и жажде. Место действия меньше всего похоже на дом, скорее – это зал ожидания в аэропорту. Облетев по заданному кругу, они вновь собираются в одном месте. Это пытка или это шанс? Периодически звонит телефон, кто-то из персонажей снимает трубку и слушает. Тут можно вспомнить и «В ожидании Годо» и «Шесть персонажей в поисках автора».
…За белым столом сидят три женщины лет семидесяти. Без масок, одна жадно грызет яблоко. Кадр, который врезан, как сбой системы, как вероятность, как возможность. Механический мужской голос говорит о том состоянии женского тела, когда импульс кочевника отправляет его в путешествие героя, заставляет пересекать века, ситуации и места, преодолевать кризис мужского мира. Вторая врезка с тремя женщинами без масок уже ближе к финалу. Теперь каждая погружена в себя. Телефонный звонок слышит только одна из них. Она снимает трубку и слышит фразу: «В начале было слово, и это слово было…». Фраза не закончена. Слово не сказано и не услышано. Начала, как и конца, не случилось.
Что за голос по телефону? Почему они снимают трубку? Что они хотят услышать? Тот кто говорит и те кто слушают находятся в разных измерениях, диалог не возможен. Еще за пределами мира героев периодически возникает огромная фиолетовая маска. Это их умерший отец? Это вообще Отец? Кто теперь Отец? Мировая душа или искусственный интеллект?
Девушка со стертым силиконовой маской лицом, в ярко-синем (цвет девы Марии) сарафане смотрит на белую юлу. Юла неподвижна и похожа на космический корабль. Присутствие юлы и склонившейся над ней девушки равнозначны. Игра визуальными и смысловыми масштабами для Кеннеди не является проблемой. Если суждено снова и снова проживать одну жизнь, есть ли возможность не делать то же самое? Этот вопрос мучает героев, или его задает программа, и она мучает их этим вопросом?
Персонажи механически смеются над тем, как быстро бежит время, ожидают или вспоминают счастливую жизнь, мучаются жаждой, но никакой голос и никакой вопрос не могут вывести их из механического состояния. Нет разницы между проекциями прошлого, настоящего и будущего, режим реального времени также размыт. Некоторым, с видимым усилием, удается сделать несколько громких глотков. В результате никто не напился, но стакан пуст. За пределами их мира течет река, но река, как и облака, – часть цифрового пространства симулякра.
Примерно во второй трети спектакля есть сцена, когда неоновая маска становится иконой для поклонения. Ее держит огромный рогатый демон. Месса этому демону служится вполне благостными голосами. А самый длинный монолог в спектакле произносит тот, кого нет. Голос звучит в пустом пространстве с пустым стулом. Гений, сочинивший себя и сочиняющий текст для других. Парадокс игры в том, что каждый имеет лишь то, что может отдать другим, но то, что отдано, уже ему не принадлежит. Существует возможность свободной игры, через забвение прошлого, через креативность, через творческое мышление. Но эта возможность забыта.
В финале персонажи, как застывшие на фотографии куклы Барби, говорят текст Чехова о радостно звучащей музыке, о будущем, но бегущая по рамке строка неумолимо заявляет, что конца не будет. Завершены внешний и внутренний круги, ничего не придется делать, только спрятаться поглубже и ждать.
У Жолдака герои имели чувства, эмоции, характеры, пронесенную сквозь время и пространство индивидуальность. Сьюзан Кеннеди проявила в тексте Чехова антиутопию, неутолимую жажду кочевников в бесконечном пространстве. Режиссер не поясняет Чехова и Ницше, а задаёт вопросы. Хочешь, чтобы все повторилось? Ты согласен, что конца не будет? Холод сценического цифрового мира несет заряд души и мысли создателя, жажду утоления жажды. Умение создавать дополнительные, невидимые планы и смыслы скупыми средствами, не упрощение, а выявление и развитие актуальных идей, яркая творческая индивидуальность– все это есть в спектакле Кеннеди. Если конца не будет, то возможность подумать на эту и другие темы вместе с Сьюзан Кеннеди у нас есть и, надеюсь, еще будет.
Crédit photo: Judith Buss