Одеон-театр Европы выложил для онлайн-показа трагедию Расина « Федра » в постановке Патриса Шеро . Видео здесь. Читайте рецензию с премьеры спектакля, которым в 2003 году открылась новая сцена – Ateliers Berthier.
«Федра» Патриса Шеро – трагедия отца и сына
Статья была мной написана для газеты « Русская мысль » в феврале 2003 года
Спектакль Патриса Шеро по трагедии Расина « Федра » на новой сцене Одеона – Ateliers Berthier стал центральным событием сезона
Патрис Шеро, самый культовый режиссер Парижа, несколько лет назад обещал, что никогда больше не вернется в театр. И действительно, после постановки «В одиночестве хлопковых полней» Б.-М. Кольтеса в 1996 году, он полностью посвятил себя кино, появляясь в театре лишь эпизодически – отрывки из шеспировский трагедий, учебная работа, поставленная со студентами Консерватории в 1998 г и моноспектакль Шеро-актера по роману Достоевского »Записки из подполья» в Одеоне в прошлом сезоне.
Замысел поставить «Федру» для Изабель Аджани возник у Шеро год назад, во время вынужденной, по финансовым причинам, остановки съемок фильма «Наполеон». Изабель от роли в последний момент отказалась – играть Федру три месяца подряд, как предвидел режиссер, казалось ей непосильной «ношей страдания». Хотя все время, пока шли репетиции спектакля, она продолжала – для себя – учить текст Расина, «мой способ оставаться с Патрисом», как скажет актриса потом. Отсутствие Аджани не помешало собрать на спектакль звездный состав исполнителей: на роль Федры и Тезея Шеро пригласил двух своих постоянных актеров- Доминик Блан и Паскаля Греггори, на роль Ипполита- нового героя-любовника Комеди Франсез, Эрика Руфа, который ради «Федры», уникальный в практике этого театра случай, получил разрешение уйти на полгода. Почему вдруг «Федра»? Шеро не только никогда раньше не ставил драматургов классицизма, но демонстративно открещивался именно от Расина. «Я никогда не доверял Расину, и даже теперь продолжаю ему не доверять. Все, что я сделал до сегодняшнего дня, удаляет меня от него, все вело меня к театру более необузданному, разноплановому, все приближало меня к Шекспиру и удаляло от Расина, от театра «благопристойности», – вновь признавался он накануне премьеры корреспонденту «Фигаро». Шеро не был бы самими собой, если бы поставил «Федру» классическую. Классический текст для того и нужен ему, чтобы сломать сложившийся канон, окружив все аурой скандала – да, он не только урезает сам текст трагедии, но и намеренно ломает музыкальность александрийскогго стиха. Уйти от ритмической монотонности к поискам смысла каждой фразы, сделать каждую фразу близкой зрителю, чтобы Расин звучал с ясностью любимого Шеро классика ХХ века, Кольтеса- так в общих чертах можно сформулировать сверхзадачу, поставленную им актерам.
Наконец, Шеро уничтожает последнюю границу между классической трагедией и веком нынешним – рампу: «Федру» играют в огромном пустом зале–ангаре Мастерских Бертье, на очень узкой бетонной сцене, зажатой с двух сторон сидящими визави зрителями. «Мне нравится, чтобы зрители видели и пот, и слезы актеров, мне нравится, чтобы они вошли в интимный контакт с исполнителями….». Здесь Шеро отчасти лукавит – он все-таки никогда до конца не забывает, что ставит трагедию на античный сюжет, и если дистанция между зрителями и актерами в ширину сцены- минимальная, то в длину эта дистанция огромная, более тридцати метров. Это позволяет выстраивать действие величественное, масштабное, наподобие панорамной съемки в кино. В сущности, на этой колеблющейся грани между интимным и величественным, камерным и масштабным и выстроен весь спектакль. Так же как и декорация, придуманная его постоянным сценографом, Ришаром Педуцци (Richard Peduzzi): с одной стороны сцены вырубленный в отвесной скале портик дворца, напоминающий о греческой архаике, с другой – современные канцелярского стиля стулья. (Костюмы все тоже современные). Именно на один из таких стульев присядет Доминик Блан -Федра, признаваясь в своей страсти к Ипполиту. Излишне добавлять, что такая мизансцена вряд ли предполагает «расплавленный страданьем» голос и надличные чувства. И текст про пот и слезы здесь впервую очередь относится тоже к ней, простоволосой, одетой в скромный городской костюм Федре , не боящейся быть некрасивой, невозвышенной- когда она плачет, видна размазанная тушь вокруг глаз. Героиня Расина здесь не жертва надличной воли, мести богини любви, Афродиты, ниспославшей ей всеобъемлющую греховную страсть к пасынку, с которой она, в силу живущего в ней высшего нравственного принципа, безуспешно пытается бороться. Федра Доминик Блан – только жертва собственного желания к запретному плоду, ее страдания вполне укладываются в рамки драмы, но ни в какой момент не поднимаются до трагедии. Доминик Блан, в толстом белом пледе поверх черного вечернего платья, появляется на сценe из темного проема дворца, как из гробницы, – Федра идет, еле передвигая ноги, согнувшись, как если бы ее сжигала сильная внутренняя боль. «Физическое выражение желания», – комментирует позже этот первый выход Федры режиссер. В последней сцене агония доведена до своего логического предела – Федра умирает, согнувшись пополам у ног Тезея, не то от принятого яда, не от от неосуществленного желания. Да и Ипполит здесь вовсе не тот целомудренный юноша, посвятивний себя служению богине Артемиде, каким обычно принято его изображать. Шеро может быть первым обратил внимание на противоречие Расина, у которого девственный Ипполит не устает признаваться в отнюдь не целомудренной страсти к царевне Арисии. В Ипполите Эрика Руфа ничего от невинного отрока, наоборот, в нем ярко выраженная стать и мужская красота, и поступками его управляет подчеркнутая решительность.
. «Все решено, я еду, Терамен», – Руф произносит эту фразу с такой внутренней силой, что становится ясно, да, этот Ипполит решил доказать всем, что он по крови сын царицы Амазонок, воительницы Антиопы, и Тезея, величайшего героя Грециии, и готов к испытаниям, чтобы найти и спасти отца. Вв нем ярко выраженная стать и красота- мужская, и поступками его управляет не нерешительность и странность, но с первого появления, наоборот, ярко выраженная решительность. «Все решено, я еду, Терамен», – Руф произносит эту фразу с такой внутренней силой, что становится ясно, да, этот Ипполит решил доказать всем, что он по крови сын царицы Амазонок, воительницы Антиопы, и Тезея, величайшего героя Грециии, и готов к испытаниям, чтобы найти и спасти отца. Доказать всем, что он -не «безвестный сын знаменитого отца». Именно это желание заставляет его в финале не бежать от чудовища, посланного Посейдоном, но принять бой как равный и погибнуть, как герой. И фактура Эрика Руфа, и его –никуда не уйти от школы – сильный вибрирующий голос актера Комеди Франсез как нельзя лучше подходят к новому образу Ипполита, каким его увидел Шеро. Не случайно, он выбрал для постановки первоначальный, 1677 года текст трагедии, озаглавленный автором «Федра и Ипполит». В трактовке Шеро в новом свете предстает и Арисия – из второстепенного персонажа она превращается в значимый, пленная царевна в исполнении Марины Хандс– образ в высшнй степени притягательный. Впрочем, по-настоящему спектакль Шеро должно было бы назвать не «Федра», но «Тезей и Ипполит» – трагедию Ипполита и драму Федры перевешивает трагедия отца. Именно Тезей в спектакле Шеро выходит на первый план, именно он и есть трагический герой, в том смысле, который вкладывали в этот термин древние. В длинном пурпурном плаще, Паскаль Греггори – Тезей появляется на сцене под звуки победного марша – как рок, как неотвратимость судьбы. У Расина первые слова Тезея- к Федре. В спектакле Шеро, чтобы приблизиться к Федре, он должен преодолеть эти самые тридцать метров, отделяющие один конец сцены от другого, и это преодоление пространства становится триумфальным шествием героя и победителя, во время которого, он успевает, первым, до Федры, сжать в объятиях Ипполита. Ипполит – любимый сын, наследник, он действительно очень похож на отца, это ясно сразу. Предательство Ипполита повергает Тезея в бездну отчаяния – именно поэтому он требует непропорционального совершенному наказания, просит у своего покровителя Посейдона страшной кары для сына. Сцена объяснения Тезея и Ипполита выстраивается Шеро очень физически, почти как схватка, какая-то дикая сарабанда, в которую вовлечены оба. Центральная сцена спектакля – скорбный рассказ Терамена-Мишеля Дюшоссуа о мученической смерти Ипполита, привязанного к бешенно мчащейся колеснице. Чтобы трагедия отца была полной, Шеро, вопреки классицисткому канону «меры и вкуса», где о событиях жестоких и страшных предписывалось только рассказывать и никогда не выносить на сцену, поднимается к первоистокам мифа: во время рассказа Терамена слуги ввозят на сцену эккиклему – платформу древнегреческогого театра, на которой выставлен изуродованный труп Ипполита с еще сочащейся из ран кровью. И Тезей, словно причащаясь, умоет лицо в его крови.
Уже до него Люк Бонди в «Федре» эксперимен тировал с александрийским стихом, решительно приблизив язык Расина к современности, а еще раньше Питер Штайн поставил «Орестею», не побоявшись показать на сцене потоки крови….. Но кажется только Патрис Шеро, как равный, так сумел переложить поэзию другой эпохи на поэзию современности, весьма далекой от Расина. И весь Париж принял это «кощунственное» отклонение от канона с восторгом и как должное.