Режиссер, актер, педагог из Венеции Алессио Нардин (Alessio Nardin) поделился с Европейской Афишей своими размышлениями о пандемии как экстремальном опыте для театра (июнь 2020). Le théâtre après le covid: regard d’Italie ( faire ou être, voila la question)

– Как прошёл для вас карантин? И как вы пережили самоизоляцию?

– Необычное время. И с человеческой точки зрения, и с творческой, касающееся моих основных занятий, театра и кино. Я старался слушать все: голоса, шепот, восклицания, вопрошание, разные мнения. Это и было моим основным занятием в этот период. И то, что я услышал, это был своего рода «белый шум» (по аналогии с карт бланш, пустой картой – прим.переводчика) . Странным образом мне показалось что это был момент, когда, если бы в реальности мне нужно было бы ответить на ваш вопрос, я бы начал с долгого молчания.(Пауза) Но как это можно сделать? Трудно описать тишину, паузу и я не знаю, насколько время ваших читателей соответствует моему(Пауза). Так что могу вам сказать конкретно, что в течение этого периода я практиковал тишину: но это не означает хранить полное молчание. Я старался слушать изо всех сил звуки, исходящие из  мира, в то время как для многих главным была необходимость говорить или шуметь. Больше, чем до того, как все это случилось: возможно потому что раньше в театре и кино было много приглушённых голосов и пандемия заставила их выйти на поверхность. Это не означает, что все то, что я услышал, было приятным и интересным: иногда это были звуки дисгармоничные, стоны, грохот.

– Какова в этом контексте, по вашему мнению, роль актёров и людей театра?

– (Пауза). Мы должны задаться вопросом , где же вирус: где он физически? То, что я наблюдал чаще всего в той европейской реальности, которую я знаю,  связано с двумя вещами. Первая: европейский театр, и еще в большей степени итальянский, очень озабочен быть незаменимым для полиса. И, на мой взгляд, подобное утверждение справедливо. Второе: хочу заметить, и в этом весь парадокс, что чем больше он об этом заявляет, тем меньше людей согласно с этим. Формально никто не встанет и  не скажет: снесем театры. Уничтожим их. Никто не будет настолько же интеллектуально честным, как итальянский министр финансов(Тремонти) , который признался в том , что театр не нужен, потому что «с театром не поешь». Никто не скажет, что отныне театр нуждается в поддержке как недееспособный или превратился в волонтёрскую работу. Никто этого не сказал и никто не скажет. Но я понимаю, что чем больше актёры заявляют о своей незаменимости для общества, тем меньше эта незаменимость признается. Иначе говоря актёр и режиссёр продолжают упорно говорить – «Без нас мир обеднеет и ему будет плохо».  И в некоторых случаях это правда! Но на самом деле, кажется, что театр никому не нужен и что театр и кино могут быть в последнем списке приоритетов общества. Нет никакой реальной необходимости сделать их вновь активными: об их открытии в указах говорится в последнюю очередь. Я просто констатирую.

–  А как обстоят дела в Италии? Вы видели или слышали какие-то интересные предложения о том, как мог бы поменяться театр, во время и после ковида?

– Я отмечаю с большим уважением и даже восхищением предложения, сделанные итальянскими актёрами  и режиссёрами о том, как выживать в это время. Но от многих коллег, даже знаменитых, которых я ценю, я слышал вещи, которые заставили меня задуматься. Не столько о том, какой может быть роль актёров, режиссёров и артистов театра в это время. Но скорее это касается видения перспектив театра: они только подтвердили, что у театра есть нерешенные вопросы, возникшие до пандемии, что пандемия вызвала ажиотаж именно потому, что лишила их возможности действовать. Другими словами: некоторые из этих предложений имеют отношение к сопротивлению театра пандемии , некоторые – к основным средствам существования, а некоторые – к перспективам на будущее. Эти три позиции не совпадают. Это не означает, что одна отрицательная, а другая положительная или что одна лучше другой. Но это совершенно разные концепты, предполагающие разные пути разрешения.

Я видел и вижу людей, которые стремятся к сопротивлению, другие- к выживанию, третьи пытаются увидеть перспективы за пределами сиюминутности, или, скорее, пытаются увидеть настоящий момент как возможный импульс  для возрождения. Я много раз слышал, что театр уже никогда не будет прежним, что необходимо изобрести новый способ создания театра. Я вас спрашиваю: уверено ли мы в этом? оглядываясь назад, мне кажется, что театр всегда трансформировался в художественной эволюции , с пандемией или без,  и, тем не менее, он остается идентичным по своей основной сущности, действительно, только ценя свою собственную сущность, он может по-настоящему обновиться. Театральные деятели, современные и не очень, которые изменили в лучшую сторону театр, всегда исходили из основных принципов театра.

 

– Что, по-вашему мнению, нужно сейчас делать конкретно в отношении театров и послековидных программ в Италии?

– (Пауза). Настоящий вопрос, который  касается не только Италии , можно сформулировать так: делаю, потому что существую? Или делаю – значит я существую? Остается выбирать. Театр и программы – результат очень точного выбора. Мне кажется, что итальянский театр, а может быть, отчасти европейский, в течение нескольких лет отличался тем, что был заострен на делании, делать и ещё раз делать постановки. На этом основано финансирование, время для художественного творения( которое из-за всего этого перестало быть художественным), а следовательно, и выпускаемые произведения. Итальянские законодательные органы с момента создания национальных театров, за исключением отдельного противостояния некоторых режиссёров (которых я особенно ценю), довели  эту тенденцию до предела. Последний год и европейский, и итальянский театр оказался вынужденным делать и делать, и мне кажется что «делать» рискует заменить собой «быть».  Чтобы «быть», нужно «делать». Если не делаешь, то ты не существуешь. Когда пришла эта пандемия, которая приковала нас к дому как силиконом, и мы оказались не в состоянии делать, все скрытые вопросы вышли на поверхность. Такие как: «я делаю», значит  «я существую»? У меня есть собственная художественная идентичность и поэтому  я создаю произведение? Или наоборот: «я делаю» спектакль в надежде, что это приведёт меня к раскрытию моей «сущности»? Одно можно утверждать наверняка: этот вирус заставил нас «не делать». И поэтому не остается ничего, кроме «бытия», чем бы оно не было, во всех его формах.

– Учитывая ваш значительный международный опыт (Европа, Россия, Южная Америка), каковы существенные различия между итальянскими и зарубежными профессиональными реалиями: есть что-то, что итальянский театр может украсть из зарубежного опыта, и если да, что именно?

– Это может быть кража со взломом или вооруженное ограбление! Вы следите за моей мыслью? Не думайте, я не ксенофил! Я люблю Италию и ее театр. Мой опыт в результате серии совпадений и удачных встреч получил большее распространение в Европе и Евразии. Но я бы сказал вам следующее: в мире еще есть места, где театр действительно что-то значит для всех, по самой  своей сути. В этих местах соучастие исходит от самой природы театра: как проявление действия на сцене. Я не знаю, как долго продержатся такие места, но они есть, и их можно посетить и в них работать. И я считаю, что это именно то, к чему артисты после ковида  должны стремиться и развивать. Но сделать это стоит немедленно, срочно, потому что я не знаю, как долго продержатся такие  места, потому что они связаны с настоящим человека, с его органикой. Если вы посмотрите на горизонт, как опытный моряк, вы сможете заметить, что пандемия, вероятно, является зеркалом того, как вещи, касающиеся человеческого поведения, быстро распространяются по миру и «заражают» его. То, что рождается в одном месте, благодаря человеку и его поведению, быстро приходит в другое. И это касается и театра. Давайте сыграем в парадоксальную игру:  мы сейчас завяжем вам глаза и приведем в любой европейский театр, особенно на Западе, вы не увидите рекламу и не будете знать кто режиссер. И если я в шутку покажу вам три спектакля трех разных европейских режиссеров, вы рискуете не ответить на мой вопрос, француз ли этот режиссер, итальянец, испанец или немец. И я не говорю о нации, чтобы не рисковать быть причисленным к определенной политической категории, которая мне не близка. Я говорю скорее о культуре, образе жизни, о корнях, с которыми мы глубоко связаны. Когда это начинает исчезать, происходит какое- то обеднение человека.  А украсть у бедняка очень сложно. В этом  обеднении я и вижу неминуемую  опасность. Давайте проведем очень жесткую синтетическую аналогию: в тот период, когда у итальянцев в Милане была огромная эталонная фигура Стрелера, в те годы в Москве, в то же время в том же городе, было около десяти режиссеров уровня Любимова, Васильева, Шапиро, Фоменко, Эфроса, Ефремова (я определенно не упомянул другие имена и приношу свои извинения). С некоторыми мне посчастливилось встретиться лично и работать вместе. Итак, представьте себе, что есть город , в котором вы, живя в нем, можете каждые три дня выбирать, в какой театр на какого режиссёра идти. Это безмерное богатство: вы можете представить, какие корни имело древо русского театра! Тем не менее, некоторые молодые российские режиссеры сегодня, и я говорю это, зная о фактах, проработав там несколько лет, смотрят на театр Европы как на горизонт, к которому они стремятся. Это невероятно: это все равно, что взять дерево с очень сильными корнями и выкорчевывать их из-под земли, а затем надеяться, что плоды будут красивыми или что дерево стоит вертикально. При первом дуновении ветра дерево рухнет! И это невероятно богатое наследие, которое мы, итальянцы, можем и должны украсть у них с художественной алчностью. Конечно, чтобы что-то украсть, вы должны сначала распознать, что ценно. Так что, теперь я обращаюсь к вам: посмотрите, какие театральные корни были у итальянцев. Я даже не говорю о Commedia dell’Arte, иначе мы рискуем открыть ящик Пандоры, а просто взглянем на наши самые недавние корни: Джорджио Стрелер, Кармело Бене, Эдуардо Де Филиппо, Лео Де Берардини. Что мы с этим сделали? Это вопрос, который я задаю самому себе и спрашиваю вас. Если никто на самом деле по-настоящему не озабочен собственными корнями, что можно украсть у других? Это настоящий вопрос, который я бы вам задал. Итак, когда вы спрашиваете меня, что мы, итальянцы, можем украсть у других культур? Я думаю, что мой опыт работы в Московском «Электротеатре  Станиславский», в Национальном театре Страсбурга и в Высшей Школе драматического искусства в Испании,но также в Бразилии, Франции, Польше и многих других европейских странах показывают мне, что мы можем украсть конкретную незаменимость театра для общества. В некоторых странах учреждения и артисты считают театр незаменимым. И этого, возможно, не хватало в Италии до пандемии, а после пандемии не хватает еще больше: иногда нет учреждения, иногда нет художников. Другими словами, смотрите: я фермер, сын фермеров. Некоторые сказали бы, что это, вероятно, две здоровые руки, оторванные от полей, которые временно посвящают себя театру, но те, кто пришел из крестьянской традиции, прекрасно знают, что значит иметь корни, будь то культурные или связанные с местом, где человек родился. Если хотите, чтобы не отклоняться от приведенных выше примеров, возьмите Феллини и всех режиссеров золотого века итальянского кино: для каждого из них истоки очевидны и проявлены в каждой из их работ.

 

 – Так что же вы предлагаете делать после ковида?

– Я не утверждаю, что у меня есть решение, но я вижу перспективу. Если люди, которые хотят посвятить себя театру, не вернутся к его сущности и не будут подпитывать себя этой самой сущностью, тогда у нас будет мало шансов встретиться в живом театре.  Другими словами, если мы говорим о действии, я понимаю это так: арифметика театра такова – «один плюс один равно трем». Это не 1 плюс 1 равно 2,  арифметика человеческой логики. Но в этом странном n-мерном пространстве, которое мы называем театром, есть другая «норма», и происходит нечто иное, актеры плюс зрители не равны двум. Non ! il se passe quelque chose entre eux et ceci n’est pas de mon invention, c’est dans la nature intrinsèque de cet espace à n dimensions. (Pause). Нет! Между ними есть что-то иное, и это не мое изобретение, это внутренняя природа этого n-мерного пространства. (Пауза). Природа действующего человека –   это то, что принадлежит природе человека. Это качество, которое у нас есть атавистическое, это не изобретение, и если мы удалим эту актерскую природу из актера, у нас больше не будет ничего, что было бы сущностью театра. Затем мы можем всесторонне обсудить все остальное, я имею в виду: у меня есть своя эстетика, и мне нравится этот режиссер, мы работаем вместе с тем или иным актером, меня не волнует другой. Но все это происходит только после того, как эта действующая природа человека существует на сцене. tout cela se perd pour des questions de personnes et non pour une position artistique tenue entre gens de théâtre. Tout est beaucoup plus simple en réalité. Artistiquement nous devons, et je parle pour moi, accepter que tous les tableaux de Van Gogh ne sont pas des œuvres abouties. В Европе, но еще больше в Италии, этот вопрос переносится на  личности того или иного артиста вместо художественной  позиции тех или других  людей театра. На самом деле все намного проще. Мы должны с художественной точки зрения – я говорю только от себя – признать, что не все картины Ван Гога получились удачными, не все фильмы Феллини, можно не бояться это  признать, шедевры. Но это действительно не умаляет великого гения Ван Гога и Феллини. Именно из-за жестокости и спонтанности творчества одни работы могут иметь перспективу, а другие – нет. Художественный процесс не может быть похож на Папу: непогрешимый! Мне кажется, театр уже какое-то время страдает каким-то огромным комплексом непогрешимости, то есть каждый спектакль должен быть удачным. Но я не думаю, что это нам поможет. Все должно начинаться с нашей артистической позиции, мы должны уметь сказать: «Этот мой спектакль должен быть честно закрыт, так в нем исчезла действенная сущность актера». Позиция опасная, так как встретит сильное противодействие, как индивидуальное (справедливые амбиции актеров), так и со стороны организаций (затраты на постановку, гастроли, рекламу).

Перевод при участии Анжелы Хахамовой