2-18 декабря – Théâtre de la Bastille, Paris
После долгих странствий по Европе культовый спектакль Ги Кассиерса «Красный в чистом виде» (Rouge décanté) докатился до Парижа. Этот моноспектакль по автобиографическому роману Йеруна Брауверса. поставленный в 2004 году в Антверпене, исполняет один из самых феноменальных актеров современного фламандского театра Дирк Руфтуфт. (Спектакль играется на французском). Роман был написан в начале 1980-х, после смерти матери автора. В его сюжете настоящее перекликается с воспоминаниями о событиях 1943 года: в японском концлагере в Джакарте, куда заключали семьи европейцев, оказывается пятилетний Брауверс с матерью, сестрой и бабушкой. Как может жить человек с опытом ада, отпечатанным в душе? Дирк Руфтуфт спускается в ад, в самую горячую точку его, но это путешествие-потрясение на дно страдающей души оказывает гипнотическое воздействие на зрителя.
Ги Кассиерс(1960) – из того же поколения новой волны фламандского театра, что Фабр, Лауэрс и Платель, хотя в отличие от соотечественников, не ставит во главу угла пластическую выразительность тела. Театр Кассиерса- это театр литературы и актерского искусства в сценическом пространстве, создаваемом новыми мультимедийными технологиями, которые он использует подобно тому, как живописец краски. Сам режиссер говорит, что каждый спектакль начинается для него с визуального ряда, и это в общем-то логично: как и Ян Фабр, он пришел в театр из изобразительного искусства. С 2006 года Ги Кассиерс -директор Toneelhuis, Национального театра Антверпена.
Полоски на черной сцене с белыми квадратиками книг отдаленно напоминают рисовые поля. Несколько камер, установленных на сцене очень дискретно, снимают актера в разных ракурсах. Лицо Дирка Руфтуфта проецирется на большой экран в глубине сцены, составленный из деревянных створок жалюзи. Но это не обычная кинопроекция, а видеоживопись. Например, на экране можно видеть три фигуры – лицо актера крупным планом в цвете, снятое так, что кажется почти ирреальным, тень его, черный силуэт мужчины, и третий ракурс- актер в полный рост в фас к залу, более узнаваемый. Ближе к зрительному залу расположен еще один экран, металлический – своего рода заставка между героем и окружающим миром.
Начинается спектакль с картинки почти физиологической – немолодой мужчина старательно чистит пилкой ступни. (В театре Бастилии нет рампы, отчего эффект присутствия еще усиливается). Физиологическая картинка стареющей плоти соответствует следующему тут же рассказу о смерти матери. К которой он последние десятилетия не ходил – не хотелось видеть стариковское разложение. Рассказчик сразу выбирает тон последней искренности, как будто зрители – старинные знакомые, не очень любимые, но все же достаточно близкие, чтобы перед ними не красоваться. Предстать таким, как есть, в исподнем. Рассказ о его сегодняшней жизни перемешивается с воспоминаниями о том, что мальчиком пришлось ему увидеть в концлагере. Все события его жизни стягиваются к этой кровоточащей ране унижений, страданий, кошмарных видений, пережитых в детстве. Голос – то тихий, едва слышный, то обыденный, в переходе к воспоминаниям почти скандирует текст. Как поэму экстаза, только экстазом здесь оказывается предельное страдание, опрокинутое во все оттенки красного цвета – красное освещение, красные силуэты на экране. Страдание и унижение сплавлены в жгучую смесь. Экран расплывается ярко-красными потеками. Видео позволяет раскрыть сияющую рану внутри главного героя, которую ничто не способно заживить. Сценическое пространство становится ментальным пространством героя, раздробленным, как и его сознание. « Я хотел, чтобы все пространство стало персонажем, чтобы зрители перестали быть пассивными созерцателями»,- говорит режиссер.
Как писала критик Лор Дотценберг, «в спектакле Кассиерса звук, свет и видео подобны музыкантам джаза, настраивающим свои инструменты на Дирка». Дирк Руфтуфт держит зал в эмоциональном напряжении все полтора часа спектакля. Эмоция расширяется за счет невероятного по силе воздействия звукового сопровождения (звуковая сценография Дидрика де Кока составлена из партитуры усиленных микрофонами звуков) и видео (Архен Клеркх и Петер Миссотен). Создается гиптонический эффект присутствия героя Брауверса в двух временах, настоящем и прошлом. Будто часть его самого осталась там, в Джакарте, и воспоминания, подобно «приглушенному красному», расплываются поверх его жизни. Даже любовь к женщине оказывается до конца невозможна – потому что тогда, в пятилетнем возрасте, в женском концлагере, он видел изувеченную и поруганную красоту, которая навсегда слилась для него с унижением и смертью. В последнем монологе Дирк Руфтуфт достигает невероятного эмоционального накала, и кажется, мы в самом деле видим этих изможденных детей и женщин, которых заставляют часами прыгать лягушкой под палящим солнцем. Прыгать так, что у кого-то вываливаются внутренности. А бабушка мальчика почти сразу после этого умрет. Он играет разные возрасты. В том числе ребенка. Вот мы видим маленького Даниэля, который из последних сил пытаясь ободрить мать, страшно, до крови, избитую япами ( сокращенно детское, от японцев), читает ей отрывок из своей единственной детской книги. Словно прорывая бренную жалкую плоть криком отчаяния, монолог его постепенно поднимается до погребальной поэмы: для матери, и всех тех, кто остался в Джакарте в отблесках красного, как выплавленного в аду, солнца.
Crédit photo: © Pan Sok