На российские экраны вышел самый долгожданный фильм нового века, «Трудно быть Богом» Алексея Германа. Премьера картины состоялась в ноябре 2013 года на Римском кинофестивале.

Заметки после просмотра фильма А.Германа.

 

Сегодня посмотрела фильм Германа. Все ж таки удивительно это совпадение: картина ждала-ждала – да и дождалась. Вот для меня оказалось, что – почти день в день – всё предсказано, всё названо. Не буду говорить здесь о « плотности кадра », о « мощи визуального образа »… На обсуждении рядом со мною сидел кинематографист (наверняка очень хороший), который сказал, что каждый кадр Германа – он необычайной, искусно выстроенной красоты, что его, этот кадр, вот хоть сейчас в рамку! Ой ли. Средневековье Сокуровского « Фауста » и впрямь можно в рамку – получатся малые голландцы, только без живописных колористических изысков. Ну а Герман – он сказал (в уже тяжелые, но все ж таки относительно вегетарианские времена): земля наша зовется Арканар. Она утопает в болоте, слизи, крови, орущей боли (еще один обсуждавший заметил, что Герман не вполне точен: внутри черно-белого кадра трудно разобрать – где кровь, а где дерьмо). Я, впрочем, думаю, что может и не стоит различать, а? Кромешная боль не делится на брезгливость, висцеральный ужас и ненависть – цена тут одна. Клаустрофобно сжимается воздух, дышать уже нечем, ноздри и рот забиты болотистой глиной, на плечах виснет колодка, на позвонок спины вот-вот наступит конское копыто. Или ботфорт благородного Дона. Или грязный сандалий прикормленного раба…И еще – Герман в этом как бы барочном кадре, забитом под завязку точными и вычурными деталями, специально оставляет пустоты, где – гуляй – не хочу, где можно на сто верст убежать в сторону, пока сам себя не словишь. Он использует свое воображение, но одновременно оставляет полости, каверны для фантазии зрителя… Эти фильмы – « Хрусталев », « Трудно быть богом » – для меня – на той же полке, где « Сталкер », « Антихрист », « Мертвец »… Ну, в общем, Герман – небожитель (теперь уже, к сожалению, и буквально)…Смешно говорить о Германе: « поэтика факта », « сверхточность », « передача самого духа и тонких деталей эпохи », « погружение в историю ». Да ни Боже мой! Я вот не знаю, например, того времени 50-х, коммуналок, того уж совсем людоедского сталинизма. Но я сразу узнаю, я там была, этот гвоздик был забит именно так, а в Арканаре хлещут именно такие дожди, да и колодки на живого туземца надевают именно таким образом. Герман может придумать что угодно в кадре – я поверю безоговорочно, с первой же секунды… В этом разница с тем же Сокуровым или, например, с Ильей Хржановским, там ведь тоже – и визуальная избыточность кадра, и « аутентика », и перенасыщенный гиперреализм (прямо под Босха). Но Герман меня все же пускает в свой тесный кадр – додумывать, вдруг замечать неожиданную деталь, менять мнение – и тем самым позволять меняться и бродить смыслу. Или же предлагает такой простой смысл, что вокруг него – кругами от камушка – идут волны моего восприятия. А Хржановский (скажем, в « Четырех ») всё объясняет и выстраивается сам. Но я-то, зритель, – не он, я все равно хочу и буду всё перетряхивать по-своему, мне нужна возможность своего собственного маршрута внутри вещи.

Ну а теперь вернемся к нашему Арканару. Дон Румата – как и Грейс (« милость », « благодать » Божья) в « Догвилле » Триера – это прежде всего посредник, Сын Человеческий (пусть даже Кидман – вполне себе дочь). Вот только Триер может позволить себе замечательную роскошь играть с мифологемами, с эсхатологическими образами (потому-то Грейс и вершит свой суд, сжигая этот мир в конце времен, как это и полагается сделать именно Сыну). Ну а Герман – он наш, арканарский. Та высшая точка, которая выпадает на долю Руматы – это просто момент, когда он остается вместе с обитателями этого мира. Сын Человеческий – внутри Арканара. И фильм – как все фильмы Германа – он о нас и обращен именно к нам. Оттого-то Герман с таким трудом читается на Западе. Помнится, я « Хрусталева » увидала впервые году этак в 2002-м, в лондонском киноклубе. Увидела – и просто с ума сошла (« Лапшин » для меня был все-таки поменьше, еще в человеческих пределах). И потом все дни, пока « Хрусталев » там шел (дня четыре или пять), я обзванивала всех своих университетских друзей, и кричала, что нужно бежать, и объясняла, и каждый божий день (нет, вечер – там было по одному сеансу), я сидела там с друзьями (мы были почти единственные зрители). Но толку – никакого, от них всё отскакивало, они так вежливо кивали, вежливо восхищались… И во Франции – то же самое (впрочем, для французов и « Антихрист » – перехлест!). Кажется – ну просто отчаяться можно, повеситься… Но поостережемся укорять западных критиков в поверхностных суждениях: дело не в малодоступной им усложненности киноязыка. Просто все это сочинено здесь, изнутри Арканара и специально для него. Степень унижения, размах садо-мазохистских забав, уже почти столетие особой – советской выделки человека… Пожалуй: все-таки до конца не передать. Пожалуй: до конца не поделиться! Мы ведь иные – и скажу уж, как думаю: мы богаче, непредсказуемей, мы легко перепрыгиваем от подлости к величайшему состраданию (но уютнее чувствуем себя внутри подлости), мы знаем высшую цену предательству, и дерзкой искренности, и гнусной мелочности. Сегодня в  московском киноклубе я пыталась (без особого успеха) рассказать, каким мне виделся еще Иван Лапшин. Помните, в прибалтийских парках в советские времена была мода на узловатые деревья (в случайное дупло хитрые садовники закладывали громадные булыжники и деревья разрастались стволами как чУдные, фантастические драконы). Эти советские люди бесконечно поэтичны, даже аскетичны особой рыцарственной, голодной мечтой. Герой Миронова среди них – просто пошляк, и повадками, и фактурой он никак не тянет на гениев Земшара (от Хлебникова до героев Платонова, и далее, далее – вплоть до полубезумных парней в кожанках того же Германа). Тот слабак-журналистик не тянет, поскольку человечен, – как человечен Румата, один своим мягким лицом отсылающий нас к спасительной и человечьей попсе, к нормальности, даже к посредственности (пока не приходит страшная пора брать меч и идти убивать…) Лица других участников, их тела, перекошенные флюсом и болезнями, сморкающиеся, с вытекшими глазами, все в липкой крови – вот они-то и есть те самые узловатые, искусственно выведенные деревья, раздутые и изуродованные. О душах уж и не говорю… Да и можно ли будет отстоять человечность, нормальность неизуродованной натуры с помощью каких-то моральных принципов, белых рубашек, ароматической воды и белых же роз? Ау, земляне, вы и впрямь в это верите, во всю эту муру, мишуру и синель просвещения? А теперь скажу уж до конца. Для тех из друзей, кто остался гулять по нашему Арканару, так и не улетев на иную планету… Не всякий решится взять меч. Не всякому хватит на это отваги и дерзости. Но может – хотя бы дудочка с джазовой мелодией? Вспомним, вспомним – вот девочка, услышав игру Руматы на заснеженных полях Арканара говорит, что у нее живот болит от этой музыки! Они, эти добрые арканарцы, так невежественны еще, что, пожалуй, путают все анатомические органы даже в собственном теле. Может, болит у нее и вовсе – живое сердце. Может, не всё еще окончательно потеряно – и сердце еще качнется, душа колыхнется, а всё существо откроется – для любви и книгочейства, для искусства и милосердия. Ведь единственное оправдание самого существования на белом свете этого чудовища – земли нашей родной – как раз и состоит в том, что временами она рождает абсолютных гениев.

Наталья Исаева –  философ, специалист по истории религий, театральной эстетике, переводчик с 5 европейских языков и санскрита, ведущий научный  сотрудник Института востоковедения РАН,  в том числе много лет работает во Франции: Лионский театральный институт ENSATT, Парижский университет-8; Центр по изучению театральных  практик мира  ARTA. Кавалер ордена изящных искусств и литературы Французской Республики.