(Статья была опубликована в газете « Русская мысль » )
7 июля в Авиньоне открылся 63-й международный фестиваль театра. Ассоциированный директор этого года – квебекский режиссер и драматург ливанского происхождения Важди Муавад повернул фестиваль к освоению неожиданной для него территории Ближнего Востока, а вместе с ним неотвратимо поставил в центр вопросы войны и мира, насилия и человеческого безумия. Никогда еще за последние десятилетия авиньонский фестиваль не был столь политически ангажированным. Хотя ангажированность нового политического театра не имеет ничего общего с прямой плакатной агитацией политического театра 60-70 годов прошлого века.
Открытие обещало событие захватывающее – знаменитый израильский кинорежиссер Амос Гитай/Amos Gitai поставил в грандиозном в своей архаичной первозданной мощи карьере Бульбон/ la Carrière de Boulbon, том самом, где Питер Брук играл «Махабхарату», «Иудейскую войну» Иосифа Флавия. В роли Иосифа, летописца и участника этой войны – великая Жанна Моро. Были обещаны также песнопения на иврите, арамейском и идише. Спектакль озаглавленный «Война сыновей света против сыновей мрака» должен был рассказать эпизод взятия римлянами Иерусалима – история 2000 летней давности с которой начался исход и рассеяние евреев, чтобы напомнить о войне, раздирающей современную Палестину.
В общем, когда в сгущающихся сумерках мы увидели на площадке настоящих каменотесов, обрабатывающих глыбы, зал замер в предвкушении чуда – отвесные скалы ущелья карьера Бульбон казались лучшим в мире местом, чтобы рассказать историю о падении Иерусалима и о массовом самоубийстве жителей легендарной горной крепости Масада, предпочтившим смерть рабству у римлян. А потом появилась как всегда царственная Жанна Моро, заняла место за столом на маленькой эстраде, установленной посреди карьера, открыла книгу и начала читать текст Иосифа Флавия. От первого лица, и это в ее устах казалось абсолютно убедительным. Только потом мы еще на час сорок оказались слушателями литературной композиции, монолог Моро время от времени прерывался музыкальными интермедиями и вставными драматургическими монологами отдельных персонажей ( на английском, французском и иврите), безвкусно и неубедительно иллюстрирующим блистательно написанный текст древнего летописца, в таких комментариях явно не нуждающегося. Доходило до абсурда – когда для усиления драматизма ситуации какой-то исполнитель начинал бить по железным перекрытиям высоченный металлической конструкции, в которой продвигалось римское войско, – зал разве что не заходился в смехе. После спектакля многие присутствующие сошлись в мнении о том, что если бы это чтение происходило в маленьком театральном зальчике, без всей бесполезной театральной массовки, вроде непонятно зачем привлеченных сюда каменотесов, эффект был бы тем же. Даже такое магическое для театрального действа место, как карьер Бульбон, не может заменить отсутствие режиссуры.
Сам Важди Муавад предсталяет в Авиньоне свой драматический «квартет» – « Le Sang des promesses »( «Кровь обетований»). Первые три части этого театрального эпоса « Littoral »/ «Побережье», « Incendies »/ «Пожары» и « Forêts » / «Леса» уже были показаны во Франции в отдельности, но в этот раз они играются все вместе на сцене Папского замка в течение 11 часов- никогда со времен «Атласного башмачка» Клоделя в постановке Антуана Витеза в 1987 году Парадный зал не видел такого длинного спектакля. Последняя часть эпоса – « Ciels»/«Небеса» будет играть отдельно на сцене выставочного комплекса Шатоблан с 18 июля.
У Важди Муавада за спиной не биография, – судьба. Здесь важно не то, что он закончил теaтральный институт в Монреале, свою первую пьесу написал в двадцать лет, а в последние десять лет играет свои спектакли по всему миру, в том числе дважды- в 1999 и 2008- в Авиньоне, и руководит театром в Оттаве, и другой театральной труппой во Франции. А то, что он родился в благодатном Ливане, который называли Швейцарией Ближнего Востока, a вырос в Ливане, охваченном бесконечной зверской гражданской войной. А когда ему исполнилось десять лет оказался вместе с родителями в эмиграции в Париже. Здесь он обретает французскую речь и культуру и успевает забыть арабский язык, но через пять лет снова изгнание- родителям отказывают продлить в визе на жительство, и семья эмигрирует в Квебек, где в скором времени умирает его мать. Этот опыт трагедии и изгнания оказался определяющим для всей его последующей биографии, придав особое обостренное отношение к жизни. Кто еще может так рассказать о рождении в себе призвания : « Когда мне было семь лет, я оказался свидетелем разговора матери с соседкой.. Та рассказывала, что в соседней деревне бомба попала в дом, в подвале которого пряталось несколько семей, и достигнув подвала, взорвалась. Там в уголке была маленькая статуя Богородицы. И в момент когда бомба взорвалась, статуя повернулась, широко раскрыла руки, и все обломки бомбы превратились в лепестки роз. И никто не пострадал. Я был потрясен и принялся мечтать о том, что и мне когда-нибудь доведется стать свидетелем чуда, когда оживет камень. Все мое детство я кажется провел перед статуями в ожидании. И потом я решил, что это произойдет, когда я стану настоящим артистом ».
В случае с Муавадом, как бы к нему не относиться, даже если его пьесы очень неоднородны по уровню, нельзя не признать, что мы имеем дело с большим драматическим поэтом. Каждая из трех пьес строится как расследование, но герои – наши современники, постепенно погружаясь в материал родовой памяти, отдаляются от нас, приобретая эпический объем, их очевидные корни – в античной трагедии. При этом автор обладает даром соединять, как Шекспир и Беккет, трагическое с комическим, что усиливает внебытовой, неесколько сдвинутый юмор квебекских актеров. Так в «Побережье» юношу, отправляющегося из Канады в Ливан хоронить умершего на чужбине отца, сопровождает мертвый отец и Рыцарь короля Артура, материализовавший спутник детских игр и мечтаний. И они не только материализуются, но и имеют самое невероятное нахальство свободно разговоривать и вмешиваться в ход событий. Хотя «что может верный рыцарский меч против судьбы?». Сценография минималистская – на фасаде занавес из черных пластиковых полосок, которые колеблются в порывах мистраля, создавая некий ирреальный и таинственный фон действия. Истории, которые рассказывает Муавад, неизменно возвращают к опыту боли и страдания, пережитому им самим в Ливане – наверное оттого все они вызывают такой сильный эмоциональный отклик у зрителя. В пространстве театра Важди Муавада каждый жест становится значимым – достаточно вылить на себя ведро белой краски, и потом размазать краску на черном планшете сцены, чтобы войти в трагедию. Достаточно окунуть ноги в краску голубую и оставить след на белом планшете, чтобы обозначить море, в котором найдет последнее пристанище отец.
В «Пожарах», где тоже будет путешествие -расследование к родовым истокам, (конечно же в Ливан)все начинается со странного завещания женщины, наказывающей своим детям-близнецам, не хоронить ее, пока не найдены будут их отец и брат, о осуществовании которых они и не подозревали. А чтобы все совершилось именно так, как она завещала, приставлен нотариус, друг умершей и абсолютно буффонный персонаж, как то разряжающий невыносимую правду об ужасах гражданской войны, которая о откроется им через судьбу матери. Здесь высшая точка трилогии, ее катарсис. Третья пьесы «Леса» – опять смерть матери и попытка дочери возвратиться в прошлое своей семьи, на этот раз во Франции, чтобы понять себя и обрести будущее,- самая затянутая, разговорная, не сложившаяся до конца. Впрочем, к восьми утра, когда закончилась трилогия, оказалось что зал Папского замка в полном составе приветствовал актеров… Важди Муавад преподал нам урок гражданского самосознания и урок большого театра.
Crédit photo: Festival d’Avignon