Д.Л. – В любом случае, хочу я того или нет, меня всегда преследует  что-то связанное с Россией. Поэтому когда Доминик предложил мне встретиться с Мишей, я был счастлив, посчитал для себя за честь -  и то же касается романа Макина. Я слышал  о нем, особенно в связи с его первым известным романом «Французское завещание», но так получилось, что я его книг раньше не читал. А тут, как  мне кажется, произошла настоящая встреча между нами:  Андрей Макин, Миша и я. Мы встретились с Михаилом год назад. У него уже была готова инсценировка и сценарий музыкального сопровождения. Но по- настоящему мы стали вместе работать над спектаклем только неделю назад. Конечно, до этого я много думал об этом романе, я обычно много фантазирую  на тему будущего спектакля, черпаю ассоциации из других проектов, в которых я участвую, будь то театр или поэзия. Здесь мне очень помогает присутствие Миши у пианино. Уже сам процесс исполнять текст в диалоге с музыкантом мне интересен, потому что музыка изначально возвышает текст, приподнимает его в пространство над логикой. Он начинает парить, при  условии оставаться в пределах музыки.

Ек.Б.- Это настоящий диалог с музыкой, которая вибрирует в Вас и передается зрителям.

М.Р.- Я вижу его почти как песенный цикл Шуберта. Я представил этот спектакль в моем замысле как две линии, вот музыка, вот текст, но постепенно они пересекаются, и уже непонятно, то ли  я играю, то ли Дени говорит. Главное - непрерывная линия, как в мелодии Шуберта. И мы оказываемся в пространстве исключительно музыкальном и поэтическом.

Д.Л.- А мне это дает возможность «войти в движение». Для меня и слово тоже движение, я леплю его из звуков, красок, чувств. И в то же время, увлеченный музыкой Миши, я могу еще рассказать многое другое через экспрессивное движение, через тело. Но это все-таки не танец, потому что я не танцовщик.

М.Р.-Ты мим?

Д.Л.- Нет, я не мим, я выбрал драматическую сцену и пытаюсь создать нечто целостное между телом, голосом, мыслью и эмоцией. Я не танцовщик, но у меня появляется рефлекс танцовщика, как только я слышу музыку. Для меня главное удовольствие на сцене – в движении, мне всегда хочется, ну да,  танцевать.

Ек.Б.- В фильме «Holly motors»  у Вас невероятная пластика. Такая, что Вас хочется сравнить с произведением искусства. Не только  весь фильм Каракса воспринимается как законченное произведение искусства, но и  Вы, актер, сыгравший главную роль.

Д.Л.-  У меня был режиссер, который   умеет прекрасно работать с актерами. В самом деле, для актера это была роль абсолютно неправдоподобная, но зато потрясающая! Вся эта череда перевоплощений...

Ек.Б. – В инсценировке вы выбросили все рассуждения  Макина о homo soveticus из пролога. Потому ли что Вас больше интересовала музыкальная тема?

М.Р.- Но невозможно полностью инсценировать всю книгу! Знаете, я чувствую себя особенно связанным с этой темой, потому что Александр Зиновьев, придумавший это определение, близкий друг моей семьи, крестный отец моего сына, я сам был близок к Зиновьеву при его жизни...

Ек.Б. – Я знаю, именно поэтому и задаю этот вопрос.

М.Р. – Просто это несценичный материал. То есть даже то, что я оставил в инсценировке, по  длительности на пределе возможного для восприятия. Как я написал Макину по поводу купюр:  это была для меня работа захватывающая, но болезненная. Так как каждое слово этой книги хочется оставить, но со сценической точки зрения это невозможно. Я сократил почти две трети книги, и все равно спектакль получился  на грани допустимого для сцены (почти 2 часа-Ек.Б.).