Игорь Гуськов  – Мы с вами уже встречались, это было в Санкт-Петербурге в сентябре 2012 года, когда на открытии кинофестиваля «Послание к человеку», где я был тогда арт-директором, мы чевствовали Алексея Германа, вручили ему специальный приз «Золотой Кентавр»,  и это было практически последнеее прижизненное чевствование режиссёра.

 Светлана Кармалита. -Да, конечно, я прекрасно помню тот вечер.

 И.Г.  – И тогда мы премьерой в России показали документальную ленту швейцарца Антуана Каттина «Playback» (совместно с Павлом Костомаровым), которая стала практически памятником Алексею Герману. (Фильм будет показан в Парижской синематеке 15 февраля в 21.30 в рамках полной ретроспективы фильмов Алексея Германа – И.Г.).  «Playback» реально даёт возможность увидеть вас и Германа на съёмочной площадке, увидеть каким он был требовательным и непростым в жизни и в работе. Таким Германа до этого знали и видели только близкие люди. Непростая тогда сложилась ситуация с этим фильмом. И все ждали, как вы воспримете такой фильм.

 С.К. – Нет, не в этом дело. Антуан снял хорошую картину. Спора здесь быть не может. И точно так же к этой картине относился и Лёша. Это — хорошая картина…

 И.Г. – …Потому что есть две редакции этой картины: та что была показана на фестивале в Карловых Варах в июле 2012 года, и та, что была показана уже в России на «Послании к человеку», где Антуан добавил свой закадровый голос, и лента переменилась.

 C.К.- Я хотела сказать по конкретным вещам. Та хроника со съёмок фильма «Трудно быть богом», ведь её Антуану я дала. Несмотря на то, что мне было очень тяжело это сделать. У меня до сих пор стоит огромный неразобранный шкаф, в котором лежат материалы съёмок со всех съёмочных площадок этого фильма, ведь мы записывали практически все многочисленные репетиции по картине. И на камеру попадали  пробы, репетиции, сами съёмки — и по этим материалам можно понять саму манеру съёмок и стиля фильма, и   все скандалы, часть из которых вошла в картину Антуана. Я до сих пор не могу наши шкафы разобрать, это обязательно надо сделать, и студия мне всё время говорит, что их надо оцифровать, чтобы лучше сохранить и оставить, как учебный материал хотя бы.  И  когда Антуан обратился с просьбой, то я выбрала по тетрадям, по записям, где что есть, какие-то кусочки,  и он переписал их и вставил в картину. Проблема с Антуаном была совершенно другая, и скандал с Антуаном был другой. Потому что после того премьерного показа на «Послании к человеку», я практически запретила показ этой картины по всей России.  Всё дело в том, что договорённость его, устная договоренность  с Алёшей была следующая – договор с киностудией «Север», которая и выступала продюсером фильма «Трудно быть богом». А в итоге, Антуан потом  не захотел по факту заключать договор с киностудией «Север», ни он сам, ни его швейцарский продюссер. Таким образом, прав у него не было на те самые фрагменты, которые мы ему просто предоставили. Мало того,  мне позвонили с 1-го канала в России,  и сообщили, что они покупают у Антуана хронику — он им её продал! То, что я просто взяла из шкафа и ему отдала. Но сейчас весь этот конфликт просто исчерпан, он заключил сейчас договор, потому что  понял, что мы ему этого не простим. Так что подводя итог, хочу сказать: конфликт с Антуаном Каттином был совсем не из-за качества картины, фильм очень хороший, а именно из-за какой-то человечской непорядочности, которая проявилась в этой истории.

 И.Г.- Хотел от имени  журнала «Европейская Афиша» поздравить вас не только с выходом во французский прокат последнего фильма Алексея Германа «Трудно быть богом», но и с первой полной его ретроспективой в Парижской Синематеке. Это большое событие для всех французских киноманов, синефилов, как у нас их называют. Какие чувства вы  вы испытываете от такого массированного возвращения Германа во французское кинопространство?

 С.К.- Боюсь вас обидеть: ничего такого особенного не скажу. Всё дело в том, что я столько сейчас проездила с картиной повсюду…Я знаю, как картину смотрят. Я очень волнуюсь в каждом конкретном случае…Мне трудно сейчас радоваться…

 – Восприятие фильмов Германа во Франции — долгая и непростая история. Сначала после их снятия с полки в ходе перестройки на закате Советского Союза – восхищение, а потом категорическое непонимание его предпоследней ленты «Хрусталёв, машину» после премьеры в конкурсе Каннского фестиваля. И такое неприятие не могло не оставить следов в душе Германа-человека, Германа-режиссёра.

 – Всё дело в том, что  все, что произошло на Каннском кинофестивале, Алёша воспринял как ребёнок, а я смеялась. Вы спрашиваете, счастлива ли я сейчас — я нормально отношусь, так идёт жизнь! И Каннский фестиваль с его реакцией на Лёшину картину я восприняла абсолютно спокойно. Мало того, я говорила ему: «Лёша, да ты совсем сошёл с ума, плюнь ты на это дело». Лёша воспринял это как какое-то личное оскорбление. Кто, что, почему оскорбил? Ну, не дали премию. Наверное, потому что много говорили тогда о том, что это произойдёт, что будет какая-то награда. Наверное, он был готов к другому. Но произошёл сбой.  И для него тогда это был очень тяжёлый удар.

– Но вдруг в конце того же года в Париже в ходе Осеннего Фестиваля произошла буквально перезагрузка, и фильм уже с триумфом был показан в рамках ретроспективы, организованной журналом «Cahiers du Cinéma». Быстро прозрели. Но раны-то были нанесены.

 – Безусловно. Потому что Лёша был человек крайне мужественный. Но он воспринимал запрещение картин на протяжении всей своей жизни совсем не так, как он воспринял эту ситуацию на Каннском кинофестивале.

 – Но Канны – это была для него Мекка кино. И  вот вы приезжаете в это святое для любого кинорежиссёра место и получаете дверью по лбу.

 -Ну и что? А его запрещённая первая картина? Полузапрещённая вторая картина. Навсегда запрещённая третья картина. Это были что, не удар за ударом?

 – Но это же было там, в условиях советской системы. Вы же понимали, в какое время вы жили.

 – Нет. Лёша не понимал никогда. Он никогда не понимал. Он считал, что «Проверка на дорогах» – это практически американский боевик, как те, где есть плохой полицейский, и есть хороший полицейский.

 -Ну вообще-то, эта картина считается одной из самой простых у Германа.

 -Да, это и вправду самый простой фильм Германа! Другое дело, что в то время, когда он снимал этот фильм, то мы даже считали количество военнопленных, сколько всего было разрушено, сколько поехало в наши лагеря, вернувшись из немецкого плена прямым ходом направились в наши лагеря, сколько семей считалось семьями врагов народа. Но он делал это спокойно, совсем не думая, что он делает что-то антисоветское, ни в коем разе. Поэтому его реакция на то, как всё пошло после показа в Каннах… Вы знаете, может быть на Каннском фестивале произошла такая реакция из-за всей его жизни. Не просто из-за того, что картина «Хрусталёв, машину» не получила награду, а из-за того, что так тяжело складывалась судьба всех его картин. Всё наложилось одно на другое.

 – Но если вернуться к фильму «Трудно быть богом», который наконец-то выходит у нас во Франции в прокат 11 февраля. Сначала была задумка его экранизировать в конце 60-ых. Эта история тогда заглохла.  Что подтолкнуло Германа к новому заходу на эту повесть, которая волновал его ещё в молодые годы? Может быть смена политической атмосферы в России в конце 90-х – начале 2000-х годов?

 – Снять фильм по этой повести Лёша подспудно мечтал всю свою жизнь. И вернулись мы  к этой идее в конце 80-ых, правда, совсем не в том варианте, как сейчас. Нарисовался немецкий кинорежиссёр Фляйшман. Но так сложились обстоятельства, что он решил уйти со своей картины и  предложил Лёше забрать ее. Но когда Лёша сказал: «Тогда мы сейчас перепишем сценарий», то Фляйшман ответил: «Ни слова не менять! Именно под этот сценарий немцы дали деньги». Тогда, как ни странно, в Госкино сказали: «Алексей, снимай свою картину параллельно фильму Фляйшмана! Будет картина Фляйшмана, будет картина твоя, снимай». Просто полный бред. Но поскольку всё равно это была его мечта, то сели писать сценарий. И вы знаете, он не получился. Не получился, потому что украшения, шедшие от фантастики, они уже отпали. В нашем кино в 60-ые годы практически не было жанра фантастики, это всё отпало. Иносказание, которым и велика была повесть Стругацких, уже не действовали. Какой в этом мог быть смысл, когда время перестройки дало возможность всё говорить напрямую. Когда можно не снимать «Трудно быть богом» с иносказаниями, а снимать про  то, что происходит уже чисто на каком-то реальном, разрешённом уровне. И в итоге, сценарий не получился. И поэтому Лёша сам от него отказался. И вот этот последний вариант, когда мы сели писать уже в конце 90-ых. Стало очевидно, что пришло то время, когда появилась необходимость о чём-то рассказать. А о чём рассказать? Что такое цивилизация, что такое приход Черного Ордена, что такое — жизнь в стране, в которой жить невыносимо, но можно, но завтра из-за перевалов придёт Чёрный Орден и станет вообще нельзя. И мы начали писать этот вариант сценария.

 – И случилась парадоксальная ситуация, столько лет Алексей Герман по разным причинам откладывал воплощение повести Стругацких на экране,  а в итоге появление картины не опаздало, вдруг оказалось в России ко времени. Ваши ощущения сейчас: лента существует 2 года, и как будто-то в ней можно увидеть отсветы проблем нашей страны сегодня?

 – Вы знаете, я не согласна с вами по-поводу России и прямого сравнения с историей в фильме. Если мы сейчас свернём на политику и на то, что происходит в России, то мы можем очень долго говорить и долго спорить по этому поводу. Так говорю не потому, что я придерживаюсь пропутинских каких-то, проправительственных взглядов, ни в коем случае. Но тем не менее, всё что происходит сейчас, вы зря ограничиваете Россией. Донбас, Украина, Крым. С этим — разберётся история. У нас же в сценарии речь шла о том, что происходит в мире, что происходит с любой цивилизацией. И никогда  во время съемок он не хотел считать, что снимает про Россию. Россия — страшная страна. Она — и великая, и прекрасная, и страшная страна! Она может быть всякой! И Лёша всегда жил в ощущении, что вот-вот может прийти беда. У него это было с юности.

 – Страх 37-го года? Когда стучали и звонили людям в 5 утра?

 – Да, вы абсолютно правы. У Лёши этот страх существовал всегда. Но сейчас в России иные проблемы. Другое  дело, что завтра если  всё повернётся,  всё может произойти.  Но эта картина — не об этом! И Чёрный Орден — это не коммунистическое сообщество, которое прийдёт. Нет, это — Чёрный Орден. Это гибель любой цивилизации, которая может настигнуть народ внезапно. Потом, посмотрите, какие странные вещи творит история. Ведь подумайте только,  33 — 45 годы, когда  Гитлер у власти. Посчитайте, сколько это было всего лет. 12 лет. Ну ничто, даже ребёнок ещё не успел вырасти. И что за эти 12 лет произошло с Германией, с народом, одним из самых культурных в мире, с Европой! Поэтому сужать рамки восприятия ленты до одной лишь России — это неправильно.

 – Поклонники Стругацких были удивлены, посмотрев фильм, настолько то, что  описывалось в повести, отличается от того, как это показывается и рассказывается в ленте Германа. Первый вопрос: как к такой свободе адаптации их творения отнеслись сами братья Стругацкие? И второе: какую задачу вы сами с Алексеем Германом перед собой ставили при такой радикальной переплавке повести в сценарий фильма?

 – Что касается авторов, то ко времени начала последнего захода работы над сценарием, уже не стало Аркадия Стругацкого. Что же касается Бориса, нашего давнишнего друга и товарища, то он ещё с тех времён отдал нам все права: всё, что хочешь, всё делай! Что же касается самого текста Стругацких, который я сама очень люблю, то что тут скажешь — читайте повесть. Кино, как считал Лёша, это самостоятельное искусство, такое же, как живопись, как музыка, живущее по своим законам. Литература — это литература. Если предположим, посмотреть внимательно, то иллюстрации к книгам или, например графика, офорты в книгах — они ведь тоже трактуют содержание. Мы как-то не очень этими вопросами даже задавались. Было понятно, чего делать нельзя. Нельзя было делать «коммунарскую Россию», в которую возвращался главный герой, потому что к тому времени, когда мы стали писать сценарий, уже было понятно, что никакой «коммунарской России», и вообще, никакой счастливой страны абсолютно не существует. Что они имели ввиду под этим понятием «коммунарская Россиия», не знает никто. Но с другой стороны, я понимаю, почему так написали Стругацкие. Когда они писали повесть в середине 60-ых годов, то им же надо было всё камуфлировать каким-то образом. Они же понимали, что никогда в жизни ничего этого не напечатают. Поэтому авторам надо было всё закумуфлировать. Поэтому у них главный герой по имени Антон возвращался на землю. А на какую? Написать : на коммунистическую — у них рука не поднималась. Я так думаю, но я Борьку не спрашивала. Так и появилось: «коммунарская». Слово, овеянное славой, исторически проверенное. Франция за ним возникает сразу. С равенством, свободой, братством. Поэтому они и написали : «коммунарская Россия». И отказавшись от неё, мы постепенно начали отказываться, при написании сценария, от всех фантастических подробностей, написанных тогда, в середине 60-ых годов. Ну бластер, например, из которого там стрелял герой. И постепенно начала вырисовываться жизнь героя именно в этой цивилизации, в этом месте, в этом городе, и она стала обрастать подробностями. А дальше встал вопрос: а что делать дальше?  В повести Антон возвращается на землю. А как? Если подробно написан быт этого дома, замка Дона Руматы, который живёт по своим законам в чудовищном городе. Где рабыни боятся его. Он орёт на них – но поорёт и перестанет. Он кричит, что он продаст их — никто ему не верит, что он их отведёт и продаст. Они его обманут. Внутри замка Дона Руматы существует какая-то другая замкнутая жизнь, которая диктуется им самим. И что ему после всего всё бросить и улететь? И бросить их? А как улететь, когда это его дом? Эта стало его Домом! Поэтому он никуда ни с кем не полетел. Поэтому он и остался здесь. Вот это и определило многое в сценарии. И как вы понимаете, есть огромная разница между повестью в этом случае и фильмом.

 – У некоторых зрителей после просмотра вашего фильма возникает вопрос — в том мире всё движется к какому хаосу, к какому-то разъятию материи.

 

 – Их можно понять, потому в результате всех событий пришёл к власти Чёрный Орден. Но… Вообще, в фильме есть детали, на которые многие не обращают внимания. Может быть в силу того, что Лёша строит диалоги, реплики как-то по-своему…

 -А как бы вы это – «по-своему» – определили?

 -Объясняю.  Вот финал картины «Трудно быть Богом». Смотрите, что там происходит. Идёт девочка с высоким, можно я буду называть его «мишкой», потому что для меня он – «мишка», высоким мишкой. Уже уехал обоз, зима. И эта одна пара в заснеженном пространстве. И ещё раздаются звуки саксофона, которые доносятся издалека. Потому что там где-то вдалеке ещё едет обоз. И она говорит своему спутнику: «Тебе нравится эта музыка?», а тот односложно отвечает: «Не знаю», а она ему: «А у меня от неё живот болит». А в это время продолжает саксофон. И ему впервые начинает подыгрывать кто-то, потому надо сказать, что в этом государстве живопись оставалась, поэзия существовала, а вот музыки не было — они не знали.что такое гармония. И вот в кадре на какой-то невероятной трубе пытается подыграть саксафону раб, давний слуга Руматы.  И последний звук, уже близкий к гармонии — это как раз звук трубы. Понимаете, такой пустяк. Многие это замечают. Ведь чтобы ни было, развитие человечества всё равно не остановится. Никогда. Могут уйти цивилизации, могут уйти одни диктаторы и могут прийти новые. Могут прийти новые лидеры, которые будут опять всем обещать счастье и благоденствие. Всё может быть! Всё исчезнет, но  искусство – никогда. Это единственное, что выживает пока на нашей Земле.

 

 Игорь Гуськов – кинокритик, член ФИПРЕССИ, консультант Каннской программы « Двухнедельник режиссеров » по странам бывшего СНГ