15 апреля -3 мая 2017 – Opéra Bastille
Дмитрий Черняков продолжает взятую им на себя миссию пропагандиста русской оперы на Западе. В апреле в Парижской Опере с огромным успехом прошла премьера «Снегурочки » Н.Римского –Корсакова в постановке Чернякова, и, что говорить, публика буквально таяла от восторга перед сопрано Аидой Гарифуллиной, спевшей Снегурочку. Хотя не все поняли странную игру, которую затеял с оперой русский режиссер. Что неудивительно: «Снегурочка» в Париже известна очень мало. Французы сочли постановку Чернякова достаточно традиционной, или, если хотите, недостаточно радикальной по сравнению с его предыдущими опытами: между тем, языческий мир берендеев у Чернякова только акт реконструкции прошлого, предпринятый совсем не безобидным сообществом «любителей славянской старины», а вовсе не чудесная сказка о любви, придуманная Островским. Какая уж там сказка. (Прямая трансляция « Снегурочки » из Парижской Оперы 25 апреля. Смотрите видеозапись )
«Снегурочка» начинается забавно – пока зрители рассаживаются, на сцене разворачивается заставка из жизни отдыхающих: на поляне среди ярко-раскрашенных деревянных домиков и караванов расслабляется молодежь, не то этно-хиппи, не то заезд турбазы с фольклорным уклоном. «Ой, это наверное, будет русская «Белоснежка и семь гномов»,- реагируют сидящие рядом со мной зрители. Не успеваю раглядеть все забавы туристов, как их скрывают с наших глаз- место чудной полянки занимает павильон танцкласса в доме культуры советской эпохи. Здесь Дед Мороз (Владимир Огновенко) и Снегурочка (в переводе А.Марковича, она становится Снежным цветком, Fleur de neige) долго ждут Весну-Красну: Дама Весна (Елена Манистина), некогда примадонна, теперь ведет занятия в детской студии. Судя по всему, великая артистка не ожидала встретить дочь, а присутствие бывшего мужа вызывает у нее откровенную неприязнь. Когда тот начинает рассказ о своей жизни, Весна нарочито погружается в разучивание новой партитуры. (Черняков, как всегда, блестяще прорабатывает психологические детали). Тяжелый развод родителей явно сказался на девушке, понятно, что Снегурочка с радостью отправляется в страну веселых берендеев, так контрастирующую с мрачным наследием пап и мам. Заметим попутно, что придумка с домом культуры дает возможность заменить хоры птиц проказами детского хора: дети в масках и накидках, изображающие птиц, милы, но вполне прозаичны.
Так что, когда сцена в следующем эпизоде открывается на лесной городок из заставки (в либретто Чернякова он назван « сообществом, которое объединилось для реконструкции архаичного образа жизни наших предков-славян »), мы уже точно знаем: чудесной сказки не будет. Будет, по-своему не менее упоительная, игра в сказку. Французы это, как кажется, не совсем поняли, приняв игру с переодеванием в язычество (сарафаны и расшитые рубахи одеты поверх джинсов и баскеток) за настоящую архаику. Впрочем, современные мотивы на этот раз вводятся режиссером очень ненавязчиво, почти деликатно. Изумительные фольклорные хороводы, высокий шатер с разноцветными лентами, развевающимися в такт мелодии, красивые ритуалы, сожжение прямо на подмостках соломенного чучела Масленицы, голые юноши и девушки, что мелькают на празднике в честь бога Солнца, – все массовые сцены так прекрасно придуманы, так плотно накладываются на красочную музыку Римского-Корсакова, что принимаются публикой с завороженностью и без всякого отстранения.
Ну, разве что царский двор воспринимается с юмором: мужик в камуфляже разучивает с берендеями языческие гимны, тогда как царь, который сидит в сторонке перед мольбертом, рисует, весь погруженный в свое искусство. При ближайшем рассмотрении царь Берендей (в этой партии вместо изначально заявленного мексиканца Рамона Варгаса выступил московский тенор Максим Пастер) окажется этаким благостным дедом, впадающим в детское умиление от вида «девушек в цвету». Отчего особое впечатление производит на него красота Снегурочки нам намекается вполне прозрачно: когда мольберт повернут лицом к публике, окажется, что старик рисовал по старой фотографии Даму Весну.
Мотив чудесного проскальзывает только раз, в сцене когда Снегурочка просит у матери дар любви, деревья в лесу начинают кружиться , и в этом таинственном кружении словно совершается прорыв в магический мир чувств, который ей до этого был закрыт. Абсолютный центр спектакля- хрупкая, нежная, почти бестелесная Снегурочка Аиды Гарифуллиной, заворожившая публику виртуозным голосом и тонкой нюансированной игрой. Ее соперница, страстная, из плоти и крови, Купава – знаменитая австрийская сопрано Мартина Сарафин, исполнительница Тоски, только что спевшая на сцене Парижской оперы Эльзу в «Лоэнгрине». Черняков не просто знакомит зрителя с экзотической оперой, но хочет ввести ее в постоянный репертуар оперной сцены. Ради этого наставивает на участии интернациональных артистов, тех, которые поют Верди или Россини, а не исключительно русский состав, который обычно приглашают петь русскую оперу. (При этом он окружает себя постоянной русской творческой командой -художник по свету Глеб Фильштинский, костюмы Елены Зайцевой). Мужественный властный Мизгирь знаменитого вагнеровского баритона Томаса Ханса Майера наиболее близок традиционной трактовке, а Лель в исполнении контртенора Юрия Миненко – самая большая неожиданность спектакля. Здесь лубочный певец любви – здоровенный парень с длинными льяными волосами рок-звезды, самовлюбленный и манерный, почти женственный. На чувства он не способен, его роль – создавать иллюзии любви для юных дев.
Это прекрасно поняла опытная Купава- любовная сцена между ней и Лелем в третьем действии оказывается только веселым розыгрышем, которому придаются с единственной целью подразнить холодную недотрогу Снегурку. В трактовке Чернякова Снегурочка обращается к Мизгирю только в первой сумятице, в небесной эйфории после пробуждения чувств. Но любит не его, не к нему, а к Лелю обращая свой взор и последние слова в момент гибели. Снегурочка умирает не в огне любовного экстаза в объятиях Мизгиря, а под холодным безучастным взглядом травестированного пастуха и всей компании берендеев, собравшихся на жестокое празднество в честь своего бога. Сам ритуал с зажжением огненного колеса над безжизненным телом девушки проходит уже под воодушевленные аплодисменты публики, узнавшей в опере Римского-Корсакова мотивы «сакральной жертвы» из хорошо знакомой «Весны священной». Но явно не обратившей внимание, как весеннюю сказку поменяли на яростное игрище неоязычников, славящих не вечный цикл возрождения природы, а только саму ярость. Страшно, господа!
Если режиссера и исполнителей хвалили все взахлеб, к дирижеру Михайловского театра Михаилу Татарникову, управлявшему оркестром Парижской Оперы, отнеслись более прохладно, почти упрекая в академической сдержанности в исполнении такой упоительной партитуры: главным триумфатором оказался Римский-Корсаков.
Crédit photo:Elisa Haberer / Opéra national de Paris