5-15 октября 2017 – Odéon Théâtre de l’Europe/ Ateliers Berthier;
18-21 октября -Théâtre Garonne, Toulouse
В Одеоне-Театре Европы в рамках Парижского Осеннего фестиваля начинаются гастроли Новосибирского театра « Красный Факел » со спектаклем Тимофея Кулябина « Три сестры ». Пьеса Чехова (4 с половиной часа) идет полностью на языке жестов (с французскими субтитрами). Было известно только то, что автор оригинальной постановки – один из самых интересных молодых режиссеров современной российской сцены. Сказать, что перспектива четырехчасового спектакля по Чехову без слов, исключительно на языке жестов, пленяла, будет неправдой. Конечно, мы сегодня ко всему привыкли, но все же играть Чехова без слов -такой опыт пугал. После премьеры, после тех самых четырех с половиной часов с тремя антрактами, когда публика стоя аплодировала Кулябину и актерам «Красного факела», ощущение оглушительное – да позволится мне такая игра слов в отношении немого спектакля. Видеоинтервью c Тимофеем Кулябиным.
Странное ощущение – текст пьесы в этом эксперименте не утрачивался, текст Чехова, который мы читали на экране, тогда как на сцене шло безмолвное (но не беззвучное) действие, становился, как и было задумано Тимофеем Кулябиным, действующим лицом спектакля, может быть главным. Неожиданно оказалось, что совокупная энергия зрителей соучаствует в этом спектакле, наше внутренне ощущение накладывается на текст Чехова, и потому он так пронзительно отзывается в нас. Назовем это соприсутствием зрителя. Соучастие зрителя – одно из главных отличий современного театра. У Кулябина нет модной фронтальной мизансцены, и персонажи- а здесь именно персонажи, общаются глядя друг другу в глаза, что является необходимым условием для слабослышащих. Но язык жестов создает дистанцию, некий зазор, так что новый чеховский актер оказывается одновременно и персонажем традиционного психологического театра, и своеобразным гаером – импровизатором актуального искусства.
Тимофей Кулябин говорит, что работал с актерами долго, два года, из них только полтора артисты изучали язык глухонемых. Люкс, который сегодня редко кто может себе позволить (во Франции практически никто, кроме Мнушкиной). Почему язык глухонемых? Режиссер сразу предупредил: не читать спектакль как распространенную метафору глухоты, некоммуникабельности, параллели между пьесой Чехова и ситуацией слабослышащих в другом: Сестры Прозоровы – это семья, которая воспитывалась в Москве, но волею судеб оказывается в маленьком провинциальном городе, который им враждебен, где они чужие, где они «московская интеллигентная семья». «В общем, это где-то похоже на слабослышащих, которые тоже живут очень узким социумом, общаются в основном только друг с другом, и внешняя среда для них тоже бывает враждебна».
Отсутствие слов -это, как оказалось, не тишина, не отсутствие звуков. Глухие не говорят, но нельзя сказать, что они полностью молчаливы: смех, вздохи. Громкие крики радости и удивления. Много шумов- все время присутствуют бытовые и другие звуки. Игру в шахматы в первом акте сопровождает мерное постукивание по столу Чебутыкина, Андрей играет на скрипке. Слышен звон часов, набат. Стучат тарелки. Очень громкая музыка –глухие реагируют на вибрацию звуков. (замечательно придуманная сцена с юлой, которую гости Прозоровых слушают хорально, все вместе приложив голову к столу). И еще. Глухие принимают звук всем телом, всем существом чувствуют. Именно так играют актеры Кулябина -всем телом, всем существом передают эмоции. Свет, идущий от Ирины, становится физически ощутимым. И нервный надрыв Маши – тоже. Настоящий психологический театр – ах, как интересно следить за ними. Особенно в первом акте, проходящем при ярком освещении. Кроме того, театр жеста позволяет симультанное действие на сцене: на заднем плане слева Андрей признается в любви Наташе, справа стучит в свой комнате доктор, Феодосик показывает свои подарки Ирине на авансцене, а за огромным обеденным столом продолжают разговор Вершинин и Маша. Сценография выстроена таким образом, что на сцене одновременно мы видим пять комнат дома Прозоровых, -стены между ними заменены на разметку на полу, как в Триеровском «Догвилле». Зрителям даже раздают план дома Прозоровых, где указано, где чья комната. Получается, что подмостки заставлены деревянной мебелью одного стиля серых тонов, и везде вазы, вазы с цветами пастельных тонов. В первом акте царствует длинный обеденный стол -место праздника, игр и светлого смеха. Ну да. Празднуют именины Ирины, а не грустный юбилей смерти отца. Ритуал накрывания стола выделен особо – горничная Анфиса, не старуха, а молодая дебелая девица, долго-долго его сервирует, нарочито тщательно протирая каждую чашечку. Потом будет красивое радостное застолье. Есть во всех чудесная, наивная детскость. Смешные и трогательные подробности из жизни. Восторженный красивый и немного ироничный Вершинин. Тузенбах – милый интеллигентный мальчик. Совсем не уродлив -некрасив только оттого, что не любим Ириной. Ирина – юная, радостная, звонкая, настоящая душа дома. Ко всем отнеслись серьезно. Элегантный, все понимающий и совсем не жалкий Кулыгин. И даже Соленый здесь -только несчастливый влюбленный, замученный не комплексами, а лишь предчувствием счастливого соперника. Чебутыкин моложе, чем положено по традиции, и гораздо трезвее обычного – он, своего рода симпатичный домовой семейства Прозоровых. Его роль при них заканчивается с утратой дома, и он, конечно, никогда больше к ним не вернется.
Во втором действии мебель немного переставлена, стол еще присутствует, но он пуст. Вторжение быта все более ощутимо – Наташа деловито обходит своё хозяйство с замотанным полотенцем мокрыми волосами Плюс педикюр маникюр маски на лице, все подробно обыгрывается, гвоздями забивается мысль, что она живет лишь в ожидании свидания с Протопоповым. Ирина в отчаянии пишет на листочках дневника – в Москву, в Москву. В Москву. Третье действие кажется излишне затянутым, еще и потому, что то самое общение «глаза в глаза» оказывается невозможным -почти весь акт проходит в темноте. Только огоньки смартфонов, подсвечивающие лица, и эсэмэски, которыми переписываются Маша и Вершинин. Следить с дальнего расстояния, отделяющего сцену от зала, за тем, что происходит, весьма проблематично. Общее ощущение: не пожар – осадное положение, конец света. Ползают по полу, как звери. Надрывно кричат. Поэзия первого акта растаяла, дом все решительнее становится пространством апокалиптическим. Все заставлено вещами и кроватями – не то общага, не то приют, не то большой барак, где все спят вповалку. Анфиса оказывается беременной -в финале четвертого акта она появляется с ребеночком на руках. И все под непрекращающийся нестерпимый грохот: то звуки набата, то напившийся Чебутыкин методично стучит деревяшкой об пол.
Отдельный сюжет выписан Тимофеем Кулябиным подробно, с вкусными деталями – завоевание Наташей дома Прозоровых. Честно говоря, сюжет какой-то мелковатый, историю как пошлая Наташа осваивает «высокую территорию» дома Прозоровых смотреть не очень интересно. И только к финалу становится ясно зачем это нужно было режиссеру. Четвертый акт происходит на пустой сцене – вся мебель сложена у задника и накрыта полиэтиленом: пространство бытовое уже полностью Наташей отвоевано, но вместе с тем ушел сам быт, пространство расширилось. Хочется сказать распахнулось. Почти по Метерлинку «Все погибло, все спасено». Наташе –царствие земное, ограниченное, а изгнанным обитателям дома (и о, как они все здесь прекрасны), бесконечность божьего мира. Музыка сфер, открывшаяся через страдания, прорвавшие глухоту. Когда в финале Маша и Ирина и Ольга, словно осознавшие безысходность свалившейся на них судьбы, вдруг заводятся и начинают странный танец, он совпадет с чеховской репликой «как играет музыка» и идущей крещендо мелодией духового оркестра.
Все главные французские издания написали о спектакле новосибирцев – не все приняли экстремальный эксперимент с Чеховым, но все аплодировали режиссеру и прекрасному актерскому ансамблю «Красного факела».
Crédit photo: Frol Podlesny,Victor Dmitriev