Чехов – взгляд русского европейца А.Кончаловского
В Неаполе показали два спектакля А. Кончаловского по Чехову, поставленные в театре им. Моссовета с интервалом в три года, «Дядя Ваня» и «Три сестры». В Италии их показывали подряд, как диптих – практически одна сценография, одни и те же актеры. Вообще, кажется впервые неаполитанские зрители смогли увидеть Чехова на русском языке, что заранее настраивало на особое восприятие.
Но вряд ли насмотревшись Кончаловского, можно составить представление о современном русском театре, а уж о сегодняшнем прочтении Чехова тем более. Да, « Дядя Ваня» – это старый, немного провинциальный театр, но есть в нем несомненное достоинство – он сделан с любовью и щедростью душевной. Да, Андрей Сергеевич, уже давно ставший киноклассиком, в театре часто смотрится простаком. Его сценические метафоры выглядят поверхностно и иллюстративно, какими бы красивыми словами от самого режиссера, одного из самых блестящих интеллектуалов нашего времени, они не сопровождались. «Дядя Ваня» вызывает оторопь: когда смотришь на откровенно вульгарного Астрова, этакого первого парня на деревне с манерами разухабистого тракториста, вспоминаешь не Чехова, а героев советских фильмов 50-х из колхозной жизни. После спектакля сидевший рядом со мной итальянский журналист с иронией заметил, что увидел здесь что-то принципиально итальянское. И был прав. Мой итальянский коллега вспомнил Капитана из комедии дель арте, и я не могу с ним не согласиться, добавив, что в логике жанра, дядя Ваня из спектакля Кончаловского – типичный Панталоне. Или персонаж водевиля: у Павла Деревянко-Вани взбитые наверх волосы, фиглярствующие интонации, еще и глуповат, не без этого. Для особо недогадливых в ночной сцене он появляется с красным клоунским носом. Тем более, что главная метафора, на которое строится мизансцена – театра в театре, к этому сильно располагала. Дачная открытая веранда и стол с красными яблоками, штофами, самоваром и прочими чудесными деталями барского быта расположены на подиуме посреди сцены. Тут же легкие занавески ярмарочного театра. А вокруг подиума расселись не занятые в действии актеры, и ждут выхода. Персонаж от театра, возможно помреж, подает указания между сменой декорации. Другое дело, что все это выглядят страшной натяжкой, к тому же прием сам по себе очень не нов. Красивая Юлия Высоцкая, сыгравшая Соню, с упорством прикидывается угловатой простушкой, чуть ли не монашенкой. Для чего даже нелепо замотала голову платком, как работницы на плакатах Родченко. Выглядит как ряженая. Особенно, когда время от времени лицо простушки Сони озаряет хорошо отработанная голливудская улыбка , внутренний, так сказать, свет. А уж когда тьма на нее находит, тут бойтесь – с таким криком и грохотом сбросила книги со стола на финальной реплике «мы отдохнем», что где-то в ложе, видимо испугавшись, стал отчаянно плакать ребенок. Другая ряженая –нянька Марина: так обычно представляют крестьянок на детских утренниках. Разве что девяностолетняя Ирина Карташева в роли Маман поражала выправкой и благородством актрис старой школы. Понятно, что ни о каких полутонах и намека нет. Все забито гвоздиками и гвоздями. Вот, например, то, что это все про Россию сегодняшнюю, забито гвоздями: ткань чеховского нарратива бесконечно перебивается видопрекции Триумфальной площади и неутихающий шумом машин на Садовом кольце. Еще во время рассказа Астрова о современной деградации уезда мелькают кадры с голыми пеньками и картинками человеческого вырождения. А вот про старую Россию, так это гвоздиками: спектакль начинается с поэтической заставки, в которой нам долго показывают фотографии, давая возможность пристально вглядеться в прекрасные лица людей, живших до революции. Развив намек Раневской из «Вишневого сада» («посмотрите, тут по саду бродит покойная мама в белом платье»), Кончаловский вводит в спектакль, в начале и в конце, элегантную даму в длинном белом платье и шляпе с полями. В программке указано, что это Вера Петровна, мать Сони. И еще в обоих спектаклях есть гравитационный центр, от которого невозможно оторваться – Владас Богданас, актер театра Някрошуса. Его профессор Серебряков, в любом случае симпатичнее, чем озлобленный неудачник Ваня. Даже костюмы от главного эстета русского кино Рустами Хамдамова выглядят в этом «Дяде Ване» как-то простенько. От Хамдамова в обеих чеховских спектаклях Кончаловского и визуальный образ героини Серебряного века, найденный им когда-то для своей первой картины, «Нечаянные радости»: так что и Елена Андреевна, и Маша в «Трех сестрах» кажутся навеяны образом Елены Соловей. Впрочем, Елена у Натальи Вдовиной похожа на женщину Серебряного века только внешне, играется глуповатая манерная простушка, какая уж тут русалочья красота! Возможно, современная интеллигенция вызывает в авторе спектакля чувство брезгливого неприятия, но только, позвольте, при чем же здесь Чехов?
«Три сестры» оказались намного интереснее, и не только потому, что Андрей Сергеевич Кончаловский вернулся на круги своя. (Вспомним его старые фильмы на чеховские темы, «Дворянское гнездо» и «Дядю Ваню»). Стилистически спектакль выстроен более изящно, с большим пониманием природы театра. Появляется воздух. Впрочем, и здесь не обошлось без аттракционов: почему-то действие перебивалось документальными заставками, в которых актеры, занятые в спектакле, рассказывают, впрочем, весьма забавно, за что любят или не любят своего персонажа.
В начале спектакля военный, вероятно Вершинин, играет на пианино, тогда как на экране возникают строки письма, написанного из России в Париж в 20- е годы: «Боже мой, как давно это было! И было ли вообще то, что было?», а над сценой взлетают качели с тремя женщинами в белых одеждах. Красивая мизансцена пролога читается как преамбула к спектаклю о стране, которую мы потеряли. Ностальгия о чеховском мире как ностальгия о старой России. Даже неожиданный Вершинин, который здесь чопорно носит монокль, манерно грассирует, и вообще похож на изысканного и томного персонажа Вертинского, этакая издевка над манерностью декадента начала века, все равно, кажется, ему мил. (Александр Домогаров блестяще выполняет режиссерское задание, и практически неузнаваем) Первая сцена, именин, – по настоящему радостная, сестры – веселые, звонкие. Кажется, атмосфера счастья разлита в этом доме. В третьем действии, подиум, обретающий пространство дома, уютного старого мира, оказывается расколот надвое. Это начало конца. Кончаловский придумывает для каждой из трех сестер сложную партитуру душевных мотиваций и внутренней жизни. Маша у Юлии Вознесенской – манерная чувственная красавица, типичная героиня символистских мечтаний поэтов начала века. В мире прозаическом неукоренена, обречена искать и не находить своего героя. То, что героем оказался Вершинин, случайность, просто он здесь самый необычный, странный. Ольга – Лариса Кузнецова, наоборот, самая укоренненая в жизни, по сути исполняет роль мамы для младших сестер. От того больше, чем другие, переходит на чисто бытовые интонации. Образ Ирины (Галина Боб) строится на противопоставлении Маше – насколько та вычурна, настолько Ирина прекрасна в своей цельности и абсолютной душевной ясности. От того сама мысль, что можно влюбиться в пошляка Соленого ей тошна, а она здесь явно влюблена в него, и заставляет мучиться, в прямом смысле слова биться в истерике, как в конце третьего акта. Наташу, вопреки традиции, играет породистая красивая Наталья Вдовина, Елена из «Дяди Вани». И одета она с большим даже вкусом, чем Ирина и Ольга. Так что вульгарна у нее душа, желтый пояс тут не при чем. С Протопоповым у нее не романчик, а самый что ни на есть серьезный роман. (Во втором действии бесконечно звонит старинный телефон, и совершенно ясно, что это пытается дозвониться Протопопов). В ее беззастенчивой напористости присутствует такая жизненная сила, что совершенно ясно, пространство будущего – за ней. Тузенбах у Павла Деревянко – наивный мечтатель, настоящий чеховский интеллигент, и одновременно идеальная жертва. Конечно, в мире, который завоевывают такие, как Наташа, ему нет места. Деревянко просит чашечку кофе в финале так, что совершенно очевидно, эта дуэль для него – единственный достойный выход из неразрешимой ситуации. Он уходит, чтобы умереть. (После смазанной роли дяди Вани, роль барона позволяет увидеть, что Деревянко в самом деле превосходный актер). Владас Багдонас сыграл доктора Чебутыкина. Возможно потому, что в последний раз я видела его в «Фаусте» Някрошуса, аура гетевского доктора Фауста словно накладывалась на образ чеховского горького ерника. В этом Чебутыкине жило такое знание трагического финала, такая бездна скепсиса ко всему живому и всем живущим, что я кажется впервые приняла смысл фразы, о которую всегда мысленно спотыкалась, «Одним бароном больше, одним бароном меньше». Стоит ли говорить, что «Три сестры» были приняты в Неаполе с большим энтузиазмом.
Crédit photos: Napoli Teatro Festival Italia