5 мая -3 июня 2017 –Odéon Théâtre de l’Europe
В Одеоне показали спектакль (коопродукция Théâtre de l’Europe и Comédie-Française), который обещал стать событием. Англичанка Дебора Уорнер/Deborah Warner, из лучших режиссеров современной европейской сцены, поставила пьесу-монолог по повести ирландца Колма Тойбина/ Colm Tóibín «Завет Марии» на выдающуюся франузскую актрису Доминик Блан/Dominique Blanc – на премьере в Нью-Йорке и в Лондоне три года тому назад эту роль играла феноменальная Фиона Шоу/Fiona Shaw . Да и тема интриговала- автор впервые за многовековую историю христианства решил дать слово самой Богородице. 
Зрителей, входящих в зал театра, встречает искусная инсталляция на тему Девы Марии – на сцене в отблесках множества переливающихся свечей (огонь Богоявления) в стеклянной витрине застыла Доминик Блан, представленная в образе Матери Скорбящей, Пьеты. Пресвятая Дева облачена в торжественные одежды красного цвета, поверх наброшен голубой (небесный) плащ — напоминание о её символике как Царицы Небесной. Слева – хищная птица на высокой подставке, справа –дерево с корнями, парящее над полмостками, ливанский кедр, ассоциируемый традиционно с Девой Марией (сценография Тома Пи, Tom Pye). Как всякую инсталляцию, зрителям предложено изучить ее вблизи, то есть зайти на сцену, можно даже сфотографировать. « Посетители » расходятся, витрина поднимается к колосникам, а Мария на короткий миг остается одна перед алтарем из разноцветных свечей. Потом появится в другой живой картинке: Дама с ловчей птицей, как на Средневековых миниатюрах.
Дальше Дебора Уорнер резко меняет интонацию. От Марии как величественной иконы, которую мы знаем на протяжении веков, от Марии, как прекраснейшей из Дам, в традиции католической живописи, действие контрастно переходит к намеренно бытовой скудной обстановке – на подмостках несколько деревянных стульев, стол, жестяные ведра, кран посреди двора. Доминик Блан представляет теперь Марию, лишенную ореола святости: на сцену выходит простая женщина, в джинсах и потертой футболке, закуривает сигарету. И рассказывает, что доживает свои дни в этом пустом доме в изгнании, под опекой учеников сына. А потом вспоминает для нас всю историю сына («я состою из воспоминаний также, как из плоти и крови»), известную нам по евангелиям, но очень просто, конкретно, со своей личной так сказать точки зрения. По которой деяния Иисуса Христа пристают в ином свете, а евангельские истины, отраженные в восприятии Марии, перестают быть абсолютными и наполняются сомнением. Сомнению в тексте Тойбина подвергается практически все: божественное происхождение сына (всякий раз, слыша об этом, Доминик Блан недоуменно улыбается), чудеса в Кане по преврашению воды в вино: «не знаю, может быть я просто в суматохе праздника не заметила, как кто-то принес наполненные вином кувшины», -иронизирует женщина. И даже воскрешение Лазаря кажется ей сомнительной благодатью: он только внешне вернулся в мир живых, внутренне же остался совершенно мертвым, отсутствующим. И зачем было только его мучать, резонирует Тойбин устами Марии.
Никакого почтения и к ученикам сына, которых она считает проходимцами и «бандой тронутых». Что касается воскресения, то тут тоже непонятно – то ли она видела его воочию, то ли оно привиделось ей во сне, и лишь по настоянию апостольской общины, которая хотела ее свидетельства, она согласилась («Я была там, – сказала я. – Я сбежала, прежде чем все кончилось, но если вам так нужны свидетели, то я – свидетель»). В тексте пьесы еще много таких пассажей, но не очень хочется пересказывать сомнительную графоманскую фантазию, смысл которой сводится к тому, что был ли Иисус, не был ли, Сыном Божьим, в любом случае, зря он искупил грехи людей «я вам скажу: они того не стоили. « Они того не стоили» на этих словах заканчивается спектакль, подводя итог ко всему действу. Стоило ли ради таких примитивных обобщений дать наконец слово той, что 20 веков провела в безмолвии. Нет, не стоило, и даже как-то неловко слушать весь этот поверхностный ернический текст, по которому Дева Мария, вопреки всей христианской традиции, духовна отстранена от сына. « Не верую », в этом парадоксе заключен весь смысл героини Тойбина. Но если отвлечься от темы, и представить, что речь идет о другом сыне, вообще сыне, бросившим некогда родной дом в поисках своего пути, и о страдании его матери, перформанс Доминик Блан завораживает. Одна на сцене в течение полутора часов актриса держит зрителя в постоянном напряжении. Дебора Уорнер выстраивает действие таким образом, что самые простые каждодневные жесты приобретают сакральный смысл. Рамой действию служит абстрактный световой задник –сцену заливает то белый свет, то желтый, то глубокий синий, словно раздвигая границы убогого дома в Эфесе. В воздухе повис деревянный столб –воспоминание о Голгофе. Воспоминание о предельном страдании сына на распятии преследуют ее. (Стервятник оттуда – во время казни сына, чтобы не смотреть, наблюдала за стоящим рядом с ней человеком, который скармливал хищной птице кроликов, стервятник на ее глазах раздирал их одного за другим, и эта кровавая трапеза перекликалась в ее сознании с жертвенной страшной смертью сына). Как любая простая баба, она пробует забыться в алкоголе. Или в каждодневном делании домашних работ. К финалу выльет на себя ушаты воды, и так босая, простоволосая, с сияющим лицом рассказывает нам свои последние истины. Доминик Блан актриса такого масштаба, что могла стать для нас голосом Марии. Какая жалость, что ей достался всего лишь голос Колма Тойбина.
Crédit photo: © Ruth Walz