Interview de Peter Stein dans les coulisses des répétitions du ‘Prix Martin’ de Labiche à L’Odéon-Théâtre de l’Europe
Екатерина Богопольская.- Господин Штайн, Вы известны как постановщик греческих трагедий, Чехова, Гете. И вдруг Лабиш. Выбор, на первый взгляд, довольно странный. Почему Лабиш?
Петер Штайн.- Люк Бонди, как только он стал художественным руководителем Одеона-театра Европы, пригласил меня на постановку. И предложил пьесу Лабиша «Приз Мартена». И поскольку у него память более долгая, чем у Вас, он вспомнил, что я ставил «Копилку» Лабиша 40 лет тому назад в Берлине в моем театре Шаубюне. Вначале я был даже разражен, потому что пьеса казалась мне не слишком интересной. Но перечитав ее еще раз, я подумал, что ее можно ставить. И согласился. И потом, такое предложение, в конечном счете, вполне оправданно тем, что для постановки с французскими актерами лучше работать над французской пьесой.
Ек.Б.- Да, я знаю, Вы в прошлом уже ставили французских авторов, но это были Кольтес и Жене. А у Лабиша все-таки устойчивая репутация, особенно за пределами Франции, автора легкого комического дивертисмента, драматурга второстепенного. Что не совсем соответствует представлению о режиссере Штайне. Хотя, возможно, по вашему обыкновению, Вы нашли непредсказуемый ход к Лабишу?
П.Ш.- Знаете, когда заранее создаешь себе чей-либо образ, то он всегда ошибочный. Режиссер всегда выходит за рамки предвзятого образа о нем. Особенно того, который создается журналистами, в основном людьми поверхностными. Во-первых, я в прошлом уже ставил комедии. И потом я всегда был открыт всем экспериментам, почему бы мне и не поставить Лабиша? Для меня это было весьма интересное пари.
Ек.Б.- Вы впервые работаете с французскими актерами?
П.Ш.-Да.
Ек.Б.- В чем особенность французских актеров, чем они отличаются от других? Вы ведь работали конечно же с немецкими актерами, с русскими, с итальянскими….
П.Ш. …английскими, греческими…Конечно, различий много. Первое – это сам язык. Французский сценический язык по традиции риторический. Само по себе это даже интересно. Но если эта риторика становится преувеличенной, превращается в почти формальный прием, то она становится опасной для сценической игры.
П.Ш.- Во Франции существует традиция постановок Лабиша, которую я не очень хорошо знаю. В 60-70 годы Лабиша ставили в бурлескном, преувеличенно-комическом стиле. А эта пьеса, одна из последних им созданных, написана с гораздо большим реализмом, и даже горечью и вызовом, которые тоже являются составной частью мира Лабиша, но почему-то часто остаются незамеченными за внешним комизмом. Я же совсем по-другому вижу эту пьесу.Это точно не водевиль. Скорее комедия нравов. И как всегда в комедии на темы секса, здесь есть тема любви, но и того, что все в жизни лишь иллюзия, все движется к своему концу, и не стоит слишком уж привязываться к плотским утехам и тд. И эта тема сексуальной жизни человека полагаю сегодня так же актуальна, как и в ближайшие 100 лет. Так что можно сказать, что мы, ставя Лабиша, идем в ногу со временем. Честно, говоря, меня это мало волнует, современны мы или нет. Я ставлю текст,который существует, в той манере,которапя, как мне кажется, свойственна этому автору, чтобы лучше представить и выразить все, что присуще именно этому автору и этой пьесе, а все остальное, возможность интерпретировать, я оставляю зрителю.
Ек.Б.- Я должна признаться, что режиссера Штайна я открыла для себя, как большинство русских, в 1989 году, во время гастролей в Москве театра Шаубюне со спектаклем «Три сестры», потом я видела уже в Париже вашу «Орестею», поставленную с русскими актерами. Мой третий опыт Штайна – «Бесы» по роману Достоевского, с итальянскими актерами, спектакль, который я видела в Неаполе. В книге Вл.Колязина*, которую я прочитала перед нашей встречей, в одном из диалогов, он задает Вам вопрос относительно романов Достоевского. Всем известна Ваша особая любовь к Чехову, а как Вы относитесь к Достоевскому ? И Вы отвечаете, что Вам вообще не кажется интересной адаптация романов для сцены, существует достаточно хороших пьес. А несколько лет спустя появляется этот эпический двенадцатичасовой спектакль. Который произвел на меня такое сильное впечатление, что я смотрела его два раза, на фестивале в Неаполе, и потом в Париже, в Одеоне. Не могли бы Вы вернуться к этому спектаклю и рассказать о вашей работе над ним с итальянскими актерами. Я не достаточно хорошо понимаю итальянский, но все было так предельно ясно сыграно, что было понятно и без перевода.
П.Ш.- Я всегда стремился как раз к тому, чтобы мои спектакли были понятны без знания языка. Но чтобы достичь такого результата, нужно очень упорно и тяжело работать над языком.
История же постановки «Бесов» такова: вначале был заказ, мне предложили поставить пьесу Камю «Демоны», это короткая театральная версия романа Достоевского. Но меня версия Камю не убедила, а сам роман Достоевского я тогда не знал. И я впервые прочитал роман Достоевского. И понял для себя, что нужно представить на сцене все главные события романа. Так появился этот двенадцатичасовой спектакль, с двумя антрактами на обед. То есть я многое добавил к существовавшей базе Камю, чтобы дать почти адекватное полное представление о романе. И странным образом спектакль удался. Но без помощи моего предшественника Альбера Камю я сам никогда бы не взялся за «Бесов», потому что я не способен самостоятельно сочинить адаптацию романа.
Ек.Б.-Возвращаюсь опять к русской теме в вашем творчестве. Мне хотелось бы понять, откуда у вас такой интерес именно к русским авторам? Я даже недавно читала, что Вы сами перевели «Чайку» для постановки в Англии.
П.Ш.-Да, но на самом деле я только подправил перевод по подстрочнику. Даже если я сам не говорю по-русски, это не так сложно. Таким же образом я работал и над переводом «Дяди Вани» в Италии. Возвращаясь к вашему вопросу, почему я интересуюсь Россией. Но это же так банально: все интересуются русскими авторами XIX века! В гораздо меньшей степени ХХ веком, и еще меньше авторами после перестройки. Русская литература XIX века оказала огромное влияние на мышление художников всей Западной Европы, в том числе и на меня.
*Владимир Колязин. Петер Штайн.Судьба одного театра.Диалоги о Шаубюне, Москва,2012.
П.Ш. – Кроме авторов XIX, это конечно же Чехов, придумавший новую драматургию, из которой вышел весь театр XX века. Эта драматургия предполагает более демократическое распределение ролей, то есть она рассказывает историю группы, а не героя. Для меня очень важны всегда были Тургенев и Толстой. Но только сейчас я наконец понял Достоевского. Вначале я Достоевского полностью для себя исключил, потому что какие-то аспекты его творчества, как например «Братья Карамазовы», меня абсолютно не интересовали. В самом деле, эта проблематика слишком далека от меня и сейчас. Мне ближе «Идиот», или «Подросток», и,конечно, «Бесы».
Ек.Б. – В программке к «Бесам» вы писали, что Ставрогин – ни революционер, ни нигилист в значении XIX , но герой нашего времени, человек, одержимый пустотой. И это трагедия уже нашей эпохи.
П.Ш. – Да, это так. В «Бесах» развивается конфликт идеологий. Достоевский ясно предвидел, что в XX веке именно идеологии займут место религий. Была левая идеология-коммунизм, была идеология фашизма, две тоталитарные идеологии. Все это осталось в ХХ веке, мы это знаем. Но в Ставрогине есть еще и другое. Он совершенно свободен от всех идеологий, он может быть и христианином, и атеистом, и кем угодно. Проблема как раз в том, что он способен встать на любую позицию.Что на самом деле оборачивается как раз тем, что у него нет никакой позиции. То есть внутри него – пустота voto (желаний), отчего он страдает. И не знает в каком направлении двигаться, потому что для него все философии, все идеологии равно безразличны. Эта потеря всех ориенторов приводит к тому, что он больше не в состоянии жить. Но ведь примерно тоже происходит и сегодня! Потеряны все нравственные ценности – можно выбирать что угодно: нажал кнопку, раз, и ты христианин, нажал другую- и ты уже мусульманин или еще кто-нибудь. А потом нажал третью кнопку- и опять можно все поменять. То есть все философии, идеологии, религии- в свободном доступе, и таким образом, все ценности теряют свою значимость. Другая особенность нашей эпохи – время идеологий прошло, но теперь пышном цветом расцвели религии. И это грустно.
Ек.Б. – В Лионской опере несколько лет тому назад Вы поставили русскую трилогию Пушкин-Чайковский («Евгений Онегин», «Пиковая дама»,«Мазепа»). Почему Вас заинтересовал Пушкин, и почему именно Вас пригласили на постановку русских опер?
П.Ш. – Но с Пушкиным это так понятно, все-таки он – основатель русской литературы и одновременно одна из ее вершин. Чайковский – великолепный композитор. Такое сочетание и дало возможность придумать своего рода фестиваль –в конце мы играли три оперы подряд. Меня этот проект очень интересовал, потому что я вообще люблю музыку. А музыка Чайковского еще и очень живописна, наполнена красками. Кроме того, «Мазепа» – опера малоизвестная. И одна из моих мотивировок – открытие для французского зрителя этой оперы.
Ек.Б. – Вы в течение довольно долгого времени живете в Италии. Но насколько мне известно, вы никогда не ставили итальянскую драматургию.
П.Ш. – А ее просто не существует. Театр в Италии никогда не был театром текста, это театр актерской импровизации, commedia dell’arte ! Поэтому мало театральных авторов. В Италии есть великие поэты, прозаики, но драматургия малоинтересна.