Давид Бобе, между Москвой и Парижем

Мы побеседовали с режиссером в зрительном зале театра Chaillot перед началом спектакля «Ромео и Джульетта» – в трагедии Шекспира Бобе увидел ответы на политические сюжеты современной Франции (Париж, ноябрь 2012).

Тридцатичетырехлетний французский режиссер Давид Бобе, начинавший как ассистент на знаменитых чеховских спектаклях Эрика Лакаскада, Чехова не ставит. Зато активно разрабатывает территории современного многожанрового спектакля с русскими актерами-выпускниками московской Школы-студии МХТ.

Екатерина Богопольская.- Давид Бобе, я рада наконец с Вами познакомиться. Впервые я услышала ваше имя в ситуации для меня парадоксальной: несколько лет назад я была проездом в Москве, и меня пригласили на спектакль Школы-студии МХТ, поставленный молодым французским режиссером. Ваша постановка оказалась полной неожиданностью, и настоящим открытием – до этого я ваших работ не видела. С тех пор, как только я вижу ваше имя на французских афишах, тутже иду смотреть. Мне хотелось начать наше интервью с начала – для меня, не для вас, то есть с первого вашего спектакля, который я увидела. Что привело Вас в Школу-студию МХТ? Какими судьбами Вы попали в Москву?

Давид Бобе.- До этого я уже был приглашен в Москву на фестиваль NET Николя Шибаевым и Романом Должанским со спектаклем «Каннибалы» на текст Ронана Шено, который я сделал во Франции с моей компанией. И во время этих гастролей произошла моя встреча с Москвой, с ее историей, с ее жителями. Я влюбился в этот город, и видимо, это было обоюдно, так как русские зрители открыли мои спектакли, объединяющие разные жанры: видео, танец, цирк, вообще очень современный сценический язык, и у нас появилась общее желание встретиться еще. Так я получил приглашение участвовать в проекте «Французская драматургия. Впервые на русском», мне предложили сделать читку со студентами Школы-студии. Я сделал встречное предложение: вместо того, чтобы работать над существующими литературными текстами, написанными в прошлом веке, в основном уже умершими авторами, я предложил работать над современной драматургией и пригласил моего соавтора, Р.Шено, написать текст специально для этих молодых актеров. Так как в нашем распоряжении было только 10 дней, мы с Шено решили переписать текст «Фей», над которым мы уже раньше работали во Франции. Шено переписал текст, адаптировав его к русской реальности: что значит быть двадцатипятилетним в сегодняшней России? Как относится молодое поколение к наследию отцов, новым идеологиям, как они находят свое место в современном мире? Это был абсолютно увлекательный проект. Мы сумели сделать показы больше напоминавшие спектакль, чем читку. «Феи» пользовались таким успехом, что меня пригласили поработать еще две недели, с тем, чтобы перенести спектакль на сцену Художественного театра. И с тех пор уже три года спектакль в репертуаре МХТ, я последний раз видел его месяц назад, когда был в Москве.

Ек.Б.- Что Вам принес русский опыт, насколько Вам сложно было работать со студентами МХТ, представителями совсем другой театральной школы? Даже если у меня, как у зрителя, не было ощущения, что вы представляете разные школы, было ощущение полного совпадения. И это самое, наверное, удивительное, в этом опыте. Создавалось ощущение, что вы работаете с этими актерами уже давно.

– Ну, да, мы сразу признали друг друга. Между мной и молодыми актерами Школы-студии произошло нечто подобное настоящей любовной встрече. Причем говорю это без преувеличений.

Д.Б.- Я очень увлечен этими актерами, звоню им каждый день, «Здравствуйте, малеши»

Ек.Б – Почему малеши?

Д.Б. – Ну, потому что они были совсем молоденькими тогда….Ну и сейчас тоже.

ЕК.Б. – А, понятно. Малыши. Вы учите русский язык?

– Немного. Приходится. Я ведь теперь бываю в России регулярно. Я открыл для себя необыкновенных актеров. Причем необыкновенных на всех уровнях – вокальном, интеллектуальном, таких в моем французском опыте мне мало приходилось встречать. Потом сказалось, несомненно, то, что это курс Кирилла Серебренникова, им свойственна огромная интеллектуальная гибкость, приятие всех самых современных форм театра: вкус к перформансу, к смешению жанров, включая танец, цирк и видео. Так появился взаимный аппетит: у меня «проглотить» этих актеров, у них в свою очередь «съесть» этого французского режиссера. Между нами завязалась очень сильная дружба, нам хочется чаще встречаться, мы мечтаем вместе о новых проектах. Выпуск был настолько сильным, что по окончании из него была создана Седьмая студия Художественного театра. Не мне Вам рассказывать, что эта традиция идет от студии Станиславского. Сегодня я регулярно участвую в работе Студии. До такой степени, что я стал официально соруководителем Студии (совместно с Серебрениковым-Ек.Б.). Есть что-то совсем особое в работе с актерами, язык которых ты не понимаешь. Появляется свобода, взаимопонимание на другом уровне, чем через слово. И я полностью погрузился в этот опыт.

– И именно с этими актерами Седьмой Студии Вы поставили в этом году «Метаморфозы» Овидия.

– Когда Кирилл возглавил проект «Платформа» на «Винзаводе», новую театральную площадку в Москве, полностью отданную для экспериментов в области современного искусства, он тутже спросил, что мы могли бы поставить вместе. Мы много общались на эту тему и остановились на «Метаморфозах» Овидия. Это текст, который давно живет во мне, я увлекся им еще в юности, когда впервые прочитал. Потом он –составная часть фундаментальных мифов человечества. Кирилл сказал, что ему бы хотелось перечитать текст. И когда я его спросил – ну как, потрясающе, правда? Он ответил как-то неуверенно: все-таки немного сложный текст. И вот когда я приехал работать с актерами на «Платформу», я переполненный энтузиазмом, встретил с их стороны реакцию довольно сдержанную: да мифология – это интересно, но все-таки сложный текст. Да вы просто смеетесь надо мной! Потрясающие короткие сказки, я читал их в школе. И тут мы обнаружили, что в России существовал только литературный, очень академический перевод гекзаметром. Пришлось взяться за новый перевод Овидия. И этот новый прозаический перевод (авторы В.Печейкин, Р.Генкина – Ек.Б.) позволил нам открыть дверь в мир Овидия. И тут уже мы окунулись с головой в эти мифологические истории с богами, смертными, чудовищами…

-… циркачами, танцорами…

– …с моими «малышами», актерами Седьмой студии и тремя танцорами из Конго мы и создали этот спектакль в Москве в октябре месяце.

 

Ек.Б.- Хореограф из Конго, из Браззавиля, о котором вы говорили, я видела его в вашем «Гамлете», где он сыграл Гильдерстерна.

Д.Б. – Да. Точно. Де Лавалле Бидьефоно.

– Насколько я могла понять, даже если выбор Овидия остается немного странным для русского зрителя, спектакль был хорошо принят прессой.

– Я, в самом деле, горд этим спектаклем. Это не гордость для выпячивания эго, просто я счастлив был работать с этой группой молодых актеров, и я думаю искренне, что «Метаморфозы»- из самых удавшихся спектаклей в моей жизни.

– Его можно будет еще увидеть?

– Да, конечно. Он войдет в репертуар театра Гоголя и будет играться регулярно. Вы упомянули только что «Гамлета», которого Вы видели во Франции, так вот я поставлю его заново в России, в театре Гоголя. В октябре будущего года.

– И Вы нашли уже артиста цирка на роль Гамлета?

– Нет, я не собираюсь делать версию « скопировал-склеил» французского спектакля. Даже если останется многое из той постановки: действие опять будет происходить в воде, во дворце из черного кафеля, который постепенно превращается в морг, забитый трупами. То есть будет сохранено многое в эстетике и драматургическом построении действия, но роль Гамлета сыграет один из актеров «Седьмой студии», один из «малышей».

– Я была удивлена, увидев что «Ромео и Джульетта» в вашей постановке открывали в этом году Биеннале танца в Лионе. Ну да, после «Гамлета», где было много хореографии, можно было предположить опять хореографический спектакль. Но ваши «Ромео и Джультетта» гораздо более классический спектакль по форме, даже если в нем участвуют танцоры хип-хопа. Даже если в роли Меркуцио- виртуозный танцор хип-хопа (Пьер Було), причем получился очень шекспировский персонаж.

– Да, несмотря на то, что это его первая роль в драматическом театре…

– …Тем не менее при чем здесь Биеннале танца?

– Это вопрос территории. Я органично существую в некой трансверсальной модели. И это не дань моде, не нарочитое действие. Просто я так устроен. Я пришел в театр, получив кинообразование, я научился ремеслу, наблюдая за актерами, и в этом процессе появилось желание работать с актерами интегрально, то есть также с телом, а не только с мимикой и голосом. Перемещение тела актера в пространстве создает смысл. Я организую этот смысл. Так произошло мое вхождение в хореографию. И то же можно сказать о цирке. То есть для меня это абсолютно естественно. Что касается вашего вопроса- почему более классическая форма у «Ромео и Джульетты»? У меня нет априори касающегося формы будущего спектакля. Я могу свободно работать в традиционном репертуарном театре, от него перейти к опыту современных форм, от него к цирку или танцевальному спектаклю. «Метаморфозы» имеют фрагментарную структуру маленьких историй, которые входят одна в другую, как в матрешкку, что дает особую пластичность тексту Овидия. В «Гамлете» более нарративная структура, но также более расколотая. В ней есть дыры, пустоты, которые нужно заполнять, есть пространство для всего- для тела, для философии, для хореографии, например, рассказ о морском путешествии дал повод для хореографического решения. То есть «Гамлет» дарит такие широкие возможности, а «Ромео и Джульетта»- история более строго выстроенная, более линейная, есть фабула, последовательность событий, и против Шекспира было бы абсурдно бороться. Я не берусь за Шекспира, чтобы доставить себе удовольствие, можно скорее сказать так: вот достаточно широкий арсенал средств, которыми я располагаю, что я могу сделать с их помощью из этого текста Шекспира?

 

Д.Б.- Что касается «Ромео и Джульетты», мне хотелось спроецировать эту пьесу на сегодняшнюю политическую ситуацию. Я собрал на спектакль актеров разных национальностей, разного происхождения, разных вероисповеданий и даже разной сексуальной направленности. И эта общность с множественной идентичностью, утверждающая индивидуальную значимость каждого, взрывает сам принцип ярлыка, который приклеивают обычно к людям, в зависимости от их происхождения. Не так давно у нас во Франции проходила большая дискуссия по поводу «национальной идентичности». В моем понимании такая дискуссия бесплодна и оскорбительна. Мой спектакль – своего рода ответ через утверждение многокультурной общности, предполагающей, что у Монтекки и Капулетти одинаковое происхождение. И от этого их вражда становится еще трагичнее, здесь это война между братьями. Вместо того, чтобы направить свою ненависть на персонажа, которого я особенно выделил в моей постановке, а именно, на Князя Веронского. Князь – политик, полностью лишенный политического видения, вызывает страх. Он не способен ничего урегулировать, и всегда появляется после того, как трагедия уже свершилась, чтобы выполнить карательную функцию. То есть это такая политика наказания, которую мы часто наблюдаем в реальности: когда случаются трагические происшествия, политик тут как тут, под объективами кинокамер, принимает решение, чтобы ужесточить закон. Для меня роль Князя особенно важна потому, что у нас в спектакле Ромео и Джульетта не идеальные любовники, меня не интересовал специально сакральный миф о высокой любви и т.д. Нет, это скорее история, укоренённая в реальности, в обыденной жизни. Ромео у нас- не герой.

– Безусловно, не герой…

-…И даже не центральный персонаж истории, просто это молодой человек, который стремится вырваться из среды ненависти, в которой он вынужден жить из-за принадлежности к семье Монтекки. Все его действия –попытка вырваться из пошлости обыденности. Джульетта, наоборот, живет как пленница в каркасе своей семьи, пошлости своего семейного клана. Из нее хотят сделать вещь, но она вырабатывает в себе настоящую способность к сопротивлению. В ней есть что-то от Антигоны.

– И актриса ( Сара Ллорка-Ек.Б.) в самом деле играла в «Антигоне» ( спектакль Важди Муавада на Авиньонском фестивале –Ек.Б.), роль Исмены, сестры Антигоны…. Итак, с этого сезона на два года вы – приглашенный режиссёр ( artiste en résidence) театра Chaillot с вашей постоянной компанией Rictus. Какие ваши планы И, кстати, откуда такое название?

– Я назвал так, Rictus( дословно-застывшая усмешка, Ек.Б.) мою театральную компанию в момент ее создания, в 1989 году. Это означает гримасу, физическую позу, создающую своего рода диагональ вдоль лица. Так и мои спектакли – я хочу, чтобы зрители смотрели их ни так, как смотрят телевизор, то есть фронтально, и не прикрывая глаза, но по диагонали… Мне очень повезло иметь возможность работать в этом театре…

– Конечно, театр Chaillot -один из лучших, самых престижных парижских театров , и не будем забывать, театр Вилара…

– Да, именно, для меня ставить спектакли здесь имеет символический смысл – представляете, унаследовать, со всеми оговорками отделяющей нас дистанции, театр человека, который сформировал мое политическое видение искусства, мою ангажированность на пути театра как общественного служения и средства образования для народа!…А в будущем сезоне мы будем играть здесь русские спектакли «Седьмой студии» и Кирилла Серебренникова. Вот на этой сцене сыграют «Метаморфозы». Я абсолютно счастлив тем, что смогу представить парижской, французской публике, вообще зрителю, который меня уже знает, спектакль, который я так люблю. Потом будет даже небольшое турне по всей Франции. Мы сыграем здесь также русскую версию моего «Гамлета». И спектакль Кирилла Серебренникова «Сон в летнюю ночь» – в фойе театра.

– То есть ваше сотрудничество с русскими актерами…

-…Продолжается. Мы уже ищем над каким спектаклем мы будем работать после «Гамлета».