14 – 25 мая 2020 – Festival de Cannes
Два лучших французских фильма, увиденных в первую неделю фестиваля, « Отверженные » Ладжа Ли (Ladj Ly) и « Портрет девушки в огне » Селин Сьямма (Céline Sciamma), разнятся во всем – в тематике, в стиле, в методах работы над материалом.
Ковбой и Гаврош из Монфермейя
Фильм Ладжа Ли «Отверженные», развернутая версия его одноименной короткометражки, удостоенной в 2017 году премии Сезар, часто определяют как социальный триллер. Я бы сказала – это фильм сугубо политический.
Название отсылает к знаменитому роману Гюго. Действие происходит в Монфермейе (Montfermeil) – том самом, где в романе жили Тенардье, а теперь это – неблагополучное эмигрантское предместье Парижа.
Ладж Ли, сын эмигрантов из Мали (1980) – не только родился и вырос в Монфермейе, но и как артист сформировался именно там: первую известность ему принесла хроника бунта местного населения против полиции, документальные кадры, которые он снимал здесь во время беспорядков 2005 года. Но чтобы понять генезис Ладжа Ли надо вернуться на десятилетие назад, когда он оказывается вовлечен другом детства Кимом Шапироном, сыном одного из лидеров андерграунда 70, Кики Пикассо (Christian Chapiron) в экспериментальный проект, Kourtrajmé (короткий метр на сленге), который тот делал вместе с сыном другой знаменитости, Романом Коста-Гаврасом. Компанию автодидактов поддержали Венсан Кассель и Матье Кассовиц, они-то и ввели группу в замкнутый круг завсегдатаев Каннского фестиваля: говорят, что те не пропустили ни один Канн за прошедшее десятилетие. Что не помешало Ладжу Ли оказаться замешанным в темной истории с похищением и наказанием по шариатскому закону сестры кого-то из друзей Монфермея (это стоило ему уголовного преследования и нескольких лет тюрьмы). Вот такой нетрадиционный режиссерский профиль, который самым непосредственным образом связан с фильмом, представленным в этом году в конкурсе.
Картина начинается с празднования на Елисейских Полях победы Франции в кубке мира по футболу – момент эйфории, единения нации, когда мальчики арабо-африканских предместий, герои фильма, с ликованием размахивают французским флагом и хором похватывают «Марсельезу. В этот момент они первый и единственный раз чувствуют себя французами. Эта сцена останется как контрапункт ко всему тому, что произойдет потом. А потом начнутся суровые будни неблагополучных эмигрантских предместий Парижа, территории, куда даже не всякий полицейский рискнется. Всю историю наблюдаем глазами полицейского-новичка Стефана, переведенного на окраину из буржуазного нормандского Шербурга. Он вместе с двумя местными полицейскими – чернокожим Гвадой, выросший в Монфермее, и командиром наряда Крисом, патрулируют Монфермей. Мы становимся свидетелями разборок между жителями предместья, где действует законы исламистов и беспредел, и полициейскими, пытающимися этот беспредел как-то канализировать не самыми ортодоксальными методами. Стефан как раз постепенно приходит в ужас от их методов.
Крис привык общаться максимально жестко – это единственная возможность утвердить свой авторитет в криминализированной среде Монфермейя. Полицейский произвол – это норма как для Гвады и Криса, так и для местных жителей. Чернокожий мальчик по имени Исса, растущий без родительского надзора и внимания, все время совершает мелкие кражи. Теперь он крадет львенка в цыганском цирке. Цыгане заметили, что укравший львенка был чернокожим и угрожают дичайшими репрессиями всей диаспоре, о чем и объявляют местному « крестному отцу » по кличке «мэр». В стычку, грозившую перерости в кровавую разборку, вмешиваются полицейские , обещая, что они сами найдут похитителя.
Пока здесь на земле, идут разборки среди разного рода темных личностей, на крыше, словно паря над ними, пребывает бесстрастный мальчик-очкарик, занятый запуском дрона. Именно он окажется катализатором последующей драмы, когда его дрон снимет ошибку полицейских. В момент задержания Исса, поддержанный бандой подростков, пытается вырваться, и те случайно ранят его в лицо, а потом пытаются скрыть произошедшее. Понятно, что и тот, и другой «лагерь», попытаются завладеть вещественным доказательством. Фильм снят с неослабевающим драйвом, которого не бывает обычно во французском кино на социальную тематику. Оттого, конечно, что Ладж знает этот материал не по наслышке, а изнутри – очкарик, это в какой-то мере он, человек с камерой, снимавший беспорядки в Монфермее в 2005 году. Ну и все члены съемочной группы жили там во время съемок, чтобы проникнуться этой особой энергией, которую не сымитировать ( от того вся история немного напоминала неактеров, занятых в «ДАУ»).
На первый взгляд, фильм предоставляет обе точки зрения, и стражей порядка, и местных. Трое полицейских, (актеры на эти роли выбраны очень точно), Дамиен Боннар (Стефан), Алексис Маненти, он же сценарист фильма, – Крис, и Джибрил Зонга, не лишены своеобразного обаяния. Но только на первый.
Фильм заканчивается страшно, в момент жестокого бунта малолетних, которые решают по своему отомстить за унижение Иссы, и уже ни что кажется не в силах остановить эту звериную ненависть вчерашних детей Республики. Финал остается открытым – показывая вину в происходящем и местных, и полицейских. «Нет ни дурных растений, ни дурных людей — только дурные садовники», цитируется нам эпиграф из Гюго. Но если вдуматься, у Ладжа это не совсем так. Если внимательно всмотреться, становится ясно, что единственной силой, способной канализировать беспредел и потерянность нового поколения представлены адепты радикального ислама в лице мусульманских братьев , а единственный персонаж , которого можно считать абсолютно позитивным, без всяких но – как раз один из них, Салах – бывший рецидивист, обратившийся в ислам, и ставший в фильме Ли свеого рода местным праведным, местным Жаном Вальжаном, если хотите. И сопоставление с ним явно не в пользу стражей порядка. Опасный фильм – создается ощущение, что французские интеллектуалы, выбравшие картину модного профиля – маргинал и цветной, словно играют с огнем.. Вспоминается Мария-Антуанетта, предложившая открыть новый театр столицы, Одеон, «Женитьбой Фигаро».
Мужикам здесь больше не место: матриархальная утопия от Селин Сьяммы
А вот другой фильм конкурса, названный как раз «Портрет девушка в огне», ничего взрывоопасного из себя не представляет. Ну, если не считать, что он сделан командой на сто процентов женской и рассказывает о мире без мужчин– режиссер фильма Селин Сьямма, впервые участвовавшая в главном конкурсе, не скрывает своей женской гомосексуальности, так же как и ее главная героиня и подруга по жизни- Адель Энель. Формально фильм заявлен как костюмная драма 18-го века: молодая художница Марианна (Ноэми Мерлан) приезжает в уединенный замок у океана по приглашению вдовствующей графини (Валерия Голино), чтобы написать портрет ее дочери (Адель Энель). Портрет предназначен для жениха из Милана. Неординарность ситуации в том, что Элоизу только что привезли из монастыря, и выдают замуж вместо старшей сестры, покончившей с собой незадолго до свадьбы. А у девушки своенравный, непокорный характер, и ни выходить замуж, ни позировать, она не хочет.
Действие происходит на фоне суровой невычурной красоты приморских пейзажей Бретани, так не вяжущихся с искусственной красивостью эпохи, но зато чудесно аккомпанирующих страстям и смятениям души обеих героинь, которые постепенно раскрываются навстречу друг другу и влюбляются. Дуэт Ноэми Мерлан и Адель Энель – одна из главных удач фильма. Но главное – это картина еще о творце и его творении. О том, из какого материала творение родится на самом деле. По фильму Сьяммы ответ рождается однозначно один – из огня, хотя подводят нас к этой мысли не в лоб, очень утонченно и элегантно. Сделать портрет нужно незаметно, так, чтобы Элоиза не догадалась. Марианна явно хорошая художница. Но что-то все время идет не так. В конце концов она сама уничтожит уже почти законченный портрет, потому что осознает, что несмотря на сходство, в нем есть какая-то неправда, симулякр. И только эмоциональное сближение с Элоизой позволяет наконец схватить то невидимое, что оживляет мертвую модель, и делает портрет искусством. В новый состав живописи примешивается другой, огненный элемент – желания, который все больше увлекает в себя обеих девушек. То есть, по -сути, креативный акт приравнивается к акту любовному, второй позволяющий совершиться первому.
Красивая визуальная картинка (снятая с минимумом искусственного освещения — часто при одних свечах) становится все более чувственной, вплоть до апофеоза в сцене ночного праздника, когда Элоиза в прямом смысле (подол платья, охваченный огнем) и в переносном -как огонь желания, возгорается. Эта центральная сцена, давшая название всей картине, выделена особой пьянящей музыкальной темой посреди фильма, в котором практически отсутствует саундтрек. Звуковую паритуру составляют обычные звуки – свист ветра, шум волн, поскрипывание паркета или треск огня в печи, к которым потом прибавятся любовные вздохи. Музыка звучит лишь трижды. Вивальди, сыгранный на клавесине в начале, и в исполнении оркестра, в финале – формальный поклон эпохе. В сцене деревенского праздника – хоровое пение «а капелла» бретонских девушек, сочетание каких-то архаических напевов этой земли друидов и сложно полиритмического рисунка абсолютно современной музыки (Jean-Baptiste de Laubier et Arthur Simonini), звучит как потрясение, словно совершается магический ритуал освобождения, прорыв сквозь путы, мешающие осуществиться желанию.
В картине Сьяммы, откровенно синефильской, и того не скрывающей, много скрытого цитирования шедевров ХХ века. Особенно Бергмана. Двойной портрет Элоизы и Марианны напоминал знаменитые крупные планы из «Персоны», когда весь кадр заполняют два человеческих лица, связанных друг с другом эстетическим, духовным и эротическим напряжением. Так же, как у Бергмана, Элоиза постепенно освобождается от власти «персоны» — от власти моральных догм и социальных представлений, вступает в непосредственный чувственный контакт с миром. Но это мир без мужчин. Графиня вскоре уезжает по делам. И в доме остаются девушки и служанка. Их отношения, чрезвычайно раскрепощенные для 18 века, их дружба на троих, когда художница и графская дочь с деликатностью помогают служанке освободиться от плода, сделать аборт, кажется верхом режиссерской вольности по отношению к сюжету. Сквозь сюжет из 18 века явно просвечивают лица наших современниц. По- сути, перед нами откровенная современная история утверждения любви между женщинами, своеобразная матриархальная утопия. И смелое феминистское высказывание женщины-режиссера, не скрывающей своих предпочтений. Совершенно очевидно, что при нынешнем раскладе у «Девушки в огне» есть все шансы занять место в Пальмаресе фестиваля.