6-22 января 2023 –Odéon-Théâtre de l’Europe, Paris

Второй сезон подряд Парижский Осенний фестиваль включает в свою программу спектакль «Братья Карамазовы» Сильвена Крёзво/Sylvain Creuzevault, модного режиссера нового театра и большого поклонника Достоевского. И второй сезон играют в Одеоне практически при полном аншлаге. Театральная компания Крёзво Le Singe, с 2016 обосновавшаяся в Лимузине, существует как постоянная труппа, состоящая из актеров-единомышленников. Адаптацию длинного романа сочиняли вместе, во время репетиций-импровизаций – живое присутствие актеров, почти сценический текст, иногда чистый перформанс -ощущение, что действие рождается на наших глазах, и в этом однa из причин успеха спектакля. Философия Достоевского, в его глубинах и безднах, не занимает, кажется, вообще. Опять семейная история. Трансцендентное же здесь понимается как акт театральный, в котором происходит единение актеров и зрителей. Актеров- шутов, в том смысле, которое вкладывалось в это понятие тогда, когда гистрионы разыгрывали свои непристойные театральные действа у паперти церкви.

«Я предпочитаю, чтобы в театре актеры играли с характером наших существований, с безумством наших доводов, тогда как стакан уже вполовину наполнен смертью»,-говорит Крёзво. Здесь не особенно озабочены метафизикой. А скорее эстетикой – абсолютная противоречивость персонажей Достоевского, как метка гения их автора, так, как понимал ее французский гений, Жан Жене. «У Достоевского все персонажи амбивалентны и противоречивы: то, что мы узнаем в первом эпизоде, опровергается уже в следующем, так что при чтении в этой нашей уверенности в персонажах, событиях и прочее остаются только ошмётки. Отсюда,-обобщает Жене,- ощущение ликующего освобождения, радости. Построение романа Достоевского основано на деконструкции. всего и всех — и теперь мне кажется, -продолжает Жене, – то, что не существует как игра разрушений, в том числе и самого себя, будь то музыка, картина, роман или поэма – всего лишь подделка ».

Здесь стоит сделать небольшое отступление.  Между двумя карантинами в сентябре 2020 показали главу «Великий инквизитор» как отдельный спектакль. За ним через месяц должны были последовать «Братья Карамазовы». Но случился разрыв в год и испытание ковидом.

Вставную притчу играли как политический фарс, grand guignol, в котором соединены Христос, Инквизитор и политики современные,-Сталин, Трамп, Тэтчер и другие, использовавшие мораль великого инквизитора для манипуляции толпой. Совсем согласно Бердяеву, «Великий Инквизитор является и будет еще являться в истории под разными образами». В «Инквизиторе» было много всего наворочено, особенно досталось популисту Трампу, гэги которого играла клоунесса с накладным животом. Все действо этой политической сатиры было смонтировано как коллаж, с инкрустацией фигуры и идей Хайнера Мюллера -через него рассматривалась проблематика взаимоотношений социализма, диктатур и христианства. В общем, эпатажный был спектакль.  А здесь почти классическая  ясность. Без развязной деконструкции, без выпадов за границы романа: новая постановка в гораздо большей степени именно адаптация Достоевского. Именно семейная история, главные герои – Алеша и Митя Карамазовы. И история страсти, надрыва. Возможности веры и чистоты в мире, к ним не предназначенном (тема Алеши). Элементы фарса остались, но они только кубики, элементы.

Спектакль начинается с Книги – по зеркалу сцены бегущая строка из первых глав романа Достоевского, потом тем же способом заполняются пробелы в сюжете между сценами.  Текст прочитываемой Книги выступает в роли, сходной с рассказчиком в структуре неодраматического театра. Создает зазор, остранение между действием на сцене и романом. На заднике наклеивают буковки в слова, на манер активисток феминистского движения, из которых складываются фразы, типа «Если Бог умер, все дозволено».

Что- то выбирается, многое очень остается за кадром сцены. Но то, что взяли,- к тому отнеслись честно, я бы сказала с восторгом и упоением.«Ищи восторга и исступления, — поучает старец Зосима, один из главных героев этой постановки вместе с Карамазовами,- исступления же сего не стыдись, дорожи им, ибо оно есть дар Божий, великий».

Играют в той же декорации, что и «Великий Инквизитор»- не то белая келья монастыря, не то white box модной артгалереи…Те же актеры. Артур Игуаль/ Arthur Igual, – Алеша (там еще и Христос).  Карамазов-отец -Николя Бушо/Nicolas Bouchaud, отвечавший за Хайнера Мюллера. Великий Инквизитор, Сава Лолов, здесь  -Зосима. Сам Крёзво опять играет Ивана. Федор Павлович Карамазов -Бушо, элегантный пятидесятилетний мужчина, владелец ночных клубов и дискотек. Цинизм и злое шутовство Карамазова-отца здесь не подчеркнуты, хотя Бушо умеет это играть, буффон в общем-то трагический.

Неожиданный Смердяков: андрогинного вида девица -Бланш Рипош/Blanche Ripoche, такой белокурый отрок и одновременно эпатажный поп-певец,  исполняющий хит «Все дозволено». Та же Бланш сыграет гордую красавицу Катерину Ивановну, заметно уступающую здесь в дуэли с Грушенькой: невероятная Серван Дюкор/Servane Ducorps,  девица-панк, бесшабашная оторва с непредсказумой, разнузданной внутренней свободой. Свободой не только персонажа, но и актрисы — Дюкор вступает в контакт с залом с первого появления, и дальше держит всех на крючке так же, как Карамазовых. (Она же сыграла Настасью Филипповну в чудесном «Идиоте» Венсана Макеня). В оркестровой яме импровизируют музыканты: пианист Antonin Rayon на клавишных и Sylvaine Hélary на духовых – piccolo, разнообразные другие флейты, и электрическая бас-гитара. Музыкальные композиции держат ритм всего спектакля, и не столько аккомпанируют действию, но взаимодействует с ним, актеры входят в контакт с музыкантами так же, как с залом.

Предметы на сцене существуют в хаотичной манере, актеры, которые исполняют по несколько ролей, не боятся перехлеста, чрезмерности – на грани фола. Иногда трэша. Первое появление Зосимы- с капельницей, Грушенька совращает Алешу очень наглядно. Смерть Карамазова-старшего — едва заметный след крови на одном из ликов Бога Вседержителя с коллажного иконостаса, который закрывает сцену, как железный занавес, в ночь перед убийством. Иконостас же – черно-белый, как негатив пленки, но после кровопролития вдруг становится цветным, настоящим, как будто проявленным. Роскошный пьяный дебош Мити в трактире происходит перед картиной Гольбейна «Мертвый Христос», той самой, что когда-то поразила Достоевского и князя Мышкина, и от которой, по словам последнего« и вера пропасть может»: Христос, вопреки канону, изображён как обычный труп, с кровопотеками и ранами. Крёзво цитирует здесь не только Мышкина, но и самого себя — тот же «Христос» Гольбейна уже появлялся в его «Бесах» по Достоевскому.

Иван, которого играет сам Крёзво- очкарик в правильном костюмчике, типичный французский интеллектуал. Бунт Ивана против бога, сцена с чертом, легенда о Великом Инквизиторе изъяты -поэтому нет вертикали. Но что-то от чрезмерности героев Достоевского уловили, выломились из логики «французского салона». Лихорадочный ритм Мити — Владислав Галара/Vladislav Galard (великолепная расхристанность, рваные рубахи, карамазовская безмерность помноженная внешне на чисто французскую элегантность ) передает лихорадочную атмосферу самого романа. В этой логике надрыва главной становится сцена в Мокром- здесь это ночной клуб Villa capitale. Видим все происходящее сквозь стеклянную перегородку, своего рода завеса, придающая происходящему некую загадочную нездешность, выпад из времени. Cцена ареста Мити сделана c оттенком пародии на боевик – спецназ, звук вертолета, заламывание рук, экраны телевизоров, транслирующие новости. Потом перегородка исчезает, полицейские снимают цветные фильтры с неонов, так что остаётся слепящий холодный дневной свет. Тюрьма. Но вообще-то, Владислав Галар лишний раз доказывает, что карамазовщина — сила страшная, но и творческая.

Алеша- ужасно живой. Наивный, дурашливый, смешной — бегает по сцене с рюкзачком за спиной, прижав к груди большую-пребольшую икону, но всегда настоящий, искренний. Здесь важен актер, а не только персонаж. Главное событие, как мне кажется, происходит в антракте, – перед опущенным занавесом выходит Алеша и говорит: «Да, вот вы можете сейчас пойти размяться, в буфет». И многие уходят, не дослушав. А жаль. Потом что он продолжает «Но мы не останавливаемся, мы продолжаем спектакль». Выдвигается в зал деревянный помост. На нем пустой дверной проем, и Зосима – Сава Лолов рассказывает первую главу биографии старца. Алеша здесь же, он как посредник между нами и его святым. И эти слова старца– проповедь полной и глубокой любви ко всему творению, к жизни во всех ее проявлениях, они ложатся очень сильно в нас. Наверное, это и есть месседж. Мистика любви (Зосима) против догматов церкви (сцена похорон смердящего Зосимы поставлена Крезво как клоунский скетч). Лолов, кстати, ученик Анатолия Васильева, играет на тонком зазоре между проповедческим драйвом и ироничным комментарием к нему же.

 Финал быстрый, скомканный и невнятный. Стоит Митя в клетке посреди сцены. У всех присутствующих припорошены как-то очень трепетно пальто снегом. Дальше — судебный процесс, как актуальная, очень смешная пародия: репортаж из зала суда с интервью прокурора и защитника, снятых на смартфон. Защитника ернически играет тот же Бушо, а когда Лолов -прокурор с запалом убеждает – «это у них там, на Западе, отцов может быть и можно убивать. У нас же в России, никак нет», только и остается, что воскликнуть: какая современная вещичка!

Заканчивается спектакль похоронами Илюшечки, тема его, к слову сказать, в спектакле почти не отыгранная. Собрались людишки – обшарпанные, обтрёпанные, лица актеров закрыты одинаковыми белыми масками: простой народ и одновременно- те самые русские мальчики.

Изнанка декорации, какой-то загончик с березкой, в полом монументе Ленина уместился маленький иконостас. Нелепый, долговязый Снегирев, похожий на фрика, показывает сына в стеклянном гробике, пока Алеша с последней искренностью обращается к залу. Из сложной картины метафизической трагедии взяли только некоторые куски. Достоевский как религиозный мыслитель тоже  словно цитируется урывками. Но спектакль получился неожиданно пронзительный.

Crédit photo: Simon Gosselin