5 марта – 13 апреля 2014 ; 4-15 февраля 2015 –  L’Epée de  Bois

В театре  l’Épée de Bois (Cartoucherie de Vincennes) театральная компания Théâtre de l’Arc en ciel из Шассле (Chasselay) играет спектакль по роману Ф.Достоевского «Братья Карамазовы». Одна из главных тем в постановке Сесиль Моде и Оливье Фенуа – « попытка принять и понять человека во всей сложности его противоречий, в необходимой и мучительной его связи с Другими, которая может быть сформулирована так: ты еси, значит я существую».  Спекталь идет уже больше месяца при переполненных залах: такой серьезный   подход к одному из сложнейших текстов  мировой литературы   вызывает  ответный интерес у зрителя, слегка подуставшего от   невербальных экспериментов  современного театра.

Информация на сайте:

Эти « Братья Карамазовы » сделаны в традиционной стилистике. Никакой модной деконструкции текста, ни использования современных технологий, никаких внешних эффектов.  Да  и действие, судя по костюмам,  привязано к веку Достоевского.

Старая кирпичная кладка стен театра L’Epée de Bois, бывшего здания пороховых складов, служит фоном, на котором разворачивается трагедия Карамазовых. На сцене – несколько высохших  остовов деревьев, и такой же деревянный обломок стены высится посредине. Пространство скорее экзистенциальное, чем реалистическое. Несколько аксессуаров, разбросанных здесь и там, обозначают то или иное место действия, как огромная кровать под красной накидкой Федора Карамазова. Переход от одного эпизода к другому осуществляется простым передвижением на авансцену соответствующего аксессуара. Такая симультанная декорация позволяет одновременное существование всех сюжетных линий. И  соблюдение ритма почти кинематографического, который к тому же усиливает очень интересно подобранная музыка – струнные квартеты Валерия Арзумова, двухголосое песнопение, мистические мотивы литаний Вельо Тормиса, звуки хорала. Почти все действие происходит в полумраке. Понятно, что в трёхчасовой инсценировке невозможно объять все последние вопросы, поставленные в романе Достоевского. Уходят многие сюжетные линии романа – Лизы Хохлаковой, русских мальчиков, все сцены с Чертом, главы о великом инквизиторе. Очень иллюстративна проходящая лишь пунктиром линия Зосимы. Авторы инсценировки сосредоточились на истории сладострастника и его четырех сыновей, на душевных метаниях братьев, представляющих разные ипостаси человеческой натуры. Но на первый план явно выведена история Мити в очень ярком, страстном исполнении Бастьена Оссарта, что придает всему действию несколько романтическую окраску. Перевод Андре Марковича как всегда играет на приближении к современному разговорному языку, за что  его и любят все без исключения  французские театры.

Начинается все с экспозиции – сеанса у фотографа, что дает возможность Рассказчику сразу представить все семейство Карамазовых в нескольких словах. Рассказчик будет находиться весь спектакль среди зрителей, время от времени почти спонтанно вмешиваясь в действие. А само действие непосредственно начинается с одной из отправных сцен романа, когда Федор Павлович и все братья встречаются у старца Зосимы. Все сцены с Федором Павловичем выстроены как жанровые. Карамазов-старший, которого очень вкусно играет один из создателей спектакля, Оливье Фенуа, – сладострастник и шут гороховый, театру неприятен, но не отвратителен. Само убийство на сцену не вынесено, но после затемнения, в лучах прожектора мы увидим лица всех четверых братьев, включая Смердякова. Так театр «поровну» поделил ответственность за убийство отца. Кстати, сам Смердяков здесь больше общего имеет с братом Иваном, чем с отцом, нет в персонаже Лоренцо Шануа ни физического уродства, ни тем более убожества. В сущности, последней каплей, подтолкнувшей его к убийству, становится не отъезд Ивана, а сцена, в которой он слышит циничный рассказ Федора Павловича, как тот надругался над беззащитной калекой Лизаветой, его матерью. Смердякову здесь тоже дано право на голос, он не воплощение «смердяковщины (отвратительное сочетание всех низких черт), а, так же, как и братья, ищет свой индивидуальный путь, вернее, выход из отцовского вертепа. Конечно, выхода он не нашел, убийство ненавистного отца, с которого должна была начаться новая жизнь, оказалось химерой. Если все дозволено – жить нельзя. Но уходит из жизни Смердяков без пафоса и ёрнического надрыва – переодевается в чистый костюм, берет толстую веревку, а потом присаживается и медленно расчёсывает гребёнкой жидкие волосики. Затемнение.

     Алеша Габриэля Переса – не святой, но чистый, незапятнанный. Его сознание не запачкано мраком мира, в котором живут остальные Карамазовы. Линия Ивана в инсценировке сильно сокращена, но и в небольшом оставленном ему пространстве Жан-Дени Монори удается донести внутреннюю муку самого сложного из братьев от невозможности ни принять, ни объяснить мир, обреченный на страдания. Катерина Ивановна в исполнении Лоранс Кордье – натура сложная, экзальтированная, под стать Дмитрию и его братьям. В противоположность ей Грушенка Пегги Мартино, этакая милашка, вполне заурядная.

В фигуре Дмитрия подчеркивают не разгул карамазовской натуры, а страстную, трагическую любовь к Грушеньке. В этой логике центром спектакля стала длинная сцена в Мокром. На удивление, здесь не было никакого ходульного цыганского веселья и других клишированных атрибутов русского дебоша. Приезд Мити в Мокрое сопровождает карнавальная толпа нищих в бело-серых костюмах и масках, словно сошедших с картин Брейгеля. Скоморошьи пляски нищих с шутовскими  хоругвями – не разгул, а предчувствие наступающей беды, трагической развязки карамазовского узла. Мелочности поляков противопоставляется в этой сцене подлинный размах и благородство Карамазова. В заключении всего эпизода – долгая любовная сцена между Митей и Грушенькой, но какая-то тихая, непафосная. Никакого картинно-театрального надрыва. Только щемящая нежность, как этот жест, когда он поднимает Грушеньку и несет ее на спине, как ребенка.

«Братья Карамазовы» авторы увидели, прежде всего, как семейную историю о страстях, но с выходом не во мрак, а в свет. Заканчивается спектакль перекрестной сценой трёх братьев. На авансцене, Дмитрий в тюрьме, произносит длинный монолог о новом человеке, которого ощутил в себе «Воскрес во мне новый человек. И что мне в том, что в рудниках буду двадцать лет руду выколачивать, не боюсь я этого вовсе, а другое мне страшно теперь: чтобы не отошел от меня воскресший человек!» В удалении, в самой глубине сцены мечется в жару Иван, пытающийся высказать свои последние вопросы к богу, создавшему все так несовершенно. А между ними на сцене остается в полной неподвижности Алеша. Он молчит, а потом падает ниц на землю, и рассказчик начинает читать текст из главы «Кана Галилейская»: «Алеша стоял, смотрел, и вдруг, как подкошенный, повергся на землю. Он не знал, для чего обнимал ее, он не давал себе отчета, почему ему так неудержимо хотелось целовать ее, целовать ее всю, но он целовал ее плача, рыдая и обливая своими слезами, и исступленно клялся любить ее, любить вовеки веков… Как будто нити ото всех этих бесчисленных миров божиих сошлись разом в душе его, и она вся трепетала, « соприкасаясь мирам иным ». Простить хотелось ему всех и за всё, и просить прощения…». И заканчивает  спектакль словами  о своде небесном: «Но с каждым мгновением он чувствовал явно и как бы осязательно, как что-то твердое и незыблемое, как этот свод небесный, сходило в душу его».

Crédit photo: Théâtre de l’Arc en Ciel