6-24 июля 2016 –Festival d’Avignon

В легендарном  карьере Бульбон, второй по значимости  сцене Авиньона, Жан Беллорини поставил «Братьев Карамазовых». Хотя спектакль, названный «Карамазов», идет пять с половиной часов, весь роман Достоевского он не вмещает: жанр определен как  «выбранные отрывки» из «Братьев Карамазовых», и сосредоточен на истории семьи, в которую добавлена линия Илюшечки. 35-летний режисссер, нынешний худрук театра им.Жерара Филиппа, появился на театральном небосклоне лет десять тому тому назад, и сразу заявил о себе лица необщим выраженьем:  его постановки по Рабле, по Гюго, по Брехту были спектаклями труппы, и спектаклями музыкальными. Эти особенности определили и стиль нового опуса, по Достоевскому. «Карамазов» -это своего рода современная опера, в которой разговорные монологи перемешаны с речитативами и хорами в исполнении 15 актеров-музыкантов его постоянной труппы.  И, конечно, трудно было себе придумать место, более подходящие для Достоевского, чем этот грандиозный карьер, открытый небу и вечности: зрители принимали «Карамазова»  восторженно.

       В отличие от своих предшественников, начиная с Питера Брука, открывшего это место для театра, Беллорини использует не все пространство внутри каменоломни, а только самую крайнюю часть карьера, где и выстроена  неглубокая сцена, в центре которой небольших размеров сарай черного цвета. Позднее он раскроется на две неравные половинки: в большой располагается оркестр, а маленькая – спальня Федора Павловича Карамазова. Это пространство  Жан Беллорини (он же художник по свету и сценограф) называет дачей. Сцена выстраивается не только горизонтально, но и вертикально: вторыми подмостками оказывается крыша дачи, откуда беседовать с небесами гораздо сподручнее. Слева, ближе всего к зрителям, расположена фиксированная стеклянная кабина с детской кроваткой – дом капитана Снегирева и Илюшечки. (Еще до начала действия, пока зрители рассаживались, мальчишка в огромных на вырост сапогах и куртке с чужого плеча одиноко  топтался на авансцене -так сразу задается тема  Илюшечки, из самых важных в адаптации).

       Но главная фишка сценографии – маленькие платформы и застекленные кабинки, которые движутся по рельсам железной дороги, пересекающей подмостки по горизонтали. Здесь разыгрываются сцены из романа, или, наподобие интермеццо, дефилируют то  старенькое пианино с музыкантом, то маленький оркестр, в котором заняты сами актеры. Причем это не просто формальный метод, позволяющий быстро сменять эпизоды, как в киномонтаже, но и попытка обобщения чисто поэтического свойства: выхваченные из романа сценки, благодаря системе подвижных платформ появляющиеся неожиданно  и  исчезающие в темноте карьера Бульбон, подобны героям Достоевского, которые никогда не останавливаются, существуют в ненасытном лихорадочном вечном движении. Противоречивые персонажи, которым соответствует расколотое мозаичное пространство. Хотя сам принцип такого сценографического решения не нов, он был придуман Арианой Мнушкиной в «Эфемерностях»: там тоже действие строилось на маленьких фурах, двигающихся по сцене, правда, на колесах. Впрочем, влияние Мнушкиной,  учеником которой Беллорини считает себя сам, гораздо шире чисто формального заимствования. Это прежде всего  идея театральной труппы как  утопии дома, семьи, и вкус к эпическим фрескам, и к открытой театральности площадного действия, и к тематике слабых мира сего, по-сути, тематики моральной.  Все это не случайно- именно Мнушкина открыла когда-то для начинающего режиссера  и его труппы, Air de Lune,  двери своего театра, именно здесь в Théâtre du Soleil поставил он свой первый опус,чеховскую «Чайку» в 2003 году, а потом спектакль, сделавшей его известным, –  «Буря в душе» по «Отверженным»  Гюго.  Интерес к романной форме подчеркивается и в адаптации Достоевского: эпичность задается введением рассказчика, причем  эту роль берет на себя то соавтор инсценировки, постоянный драматург труппы Камилл  де ля Гийонньер, то другие актеры, и еще хор, своего рода коллективный герой, в котором сливаются воедино все персонажи  Достоевского. Действие начинается с преамбулы: Камилл де ля Гийонньер выходит на сцену, кстати, в костюме Хохлаковой, чтобы доступно, как в популярном шоу, изложить предысторию и представить нам семейство Карамазовых. (Кстати, общедоступный. а не элитарный -еще один из уроков, усвоенных Беллорини от Арианы Мнушкиной).  А потом выходят все актеры в костюмах  разных эпох и стилей (портрет человечества?), и  очень строго  исполняют  « Херувимскую песню » Чайковского.

     

       Музыка вообще используется режиссером как объединяющий фактор для всего действия. «Карамазов» назван авторами симфонией: весь спектакль построен на музыке, написанной самим Беллорини, а также музыкантами, занятыми в спектакле, пианистом Михалисом Боллакисом и ударником Юго Сабличем. Саблич –один из парадоксов спектакля, он одновременно ударник и исполнитель роли Зосимы, здесь фигуры явно дежурной. Таких парадоксов много. Но судить их по отдельности не получается. Потому что главный герой спектакля – страсть самого Беллорини и его труппы актеров-единомышленников, с которой они взялись за роман Достоевского. Их безумие, их чрезмерность.

      Вот например, роль  Дмитрия играет африканец Жан-Кристоф Фолли.  В первой момент такого рода выбор кажется почти кощунством – такой чисто русский характер и чернокожий актер? Но  постепенно понимаешь логику Беллорини, так явственно вдруг проступает именно через Фолли  несхожесть Дмитрия с братьями, размах  и нежность, эмоциональный надрыв. Фолли передает страсть плотскую, вязкую, карамазовскую, и одновременно размах, улет души: его Митя не знает меры, не знает закона, удержа. Сцена в Мокром избавлена от экзотического цыганского веселья, и сводится к сущностному: яростному отчаянному признанию в любви между ним и Грушенькой. Но и преображение после ареста, «новый свет в  его душе» не религиозного характера, а опять-таки из-за надрывной страсти, так сказать, любовь погубила, но и возродила к новой  жизни. Отсюда красиво придуманный меланхолично- романтический  финал: на  прощание Дмитрий играет соло на трубе и обрывочно декламирует несколько строк из какой-то пронзительной итальянской  канцоны. 

  

      Беллорини видит роман Достоевского прежде всего как гимн жизни во всех ее, даже самых крайних, проявлениях. Театр никого не осуждает, всем дано право на свой голос. Хотя все симпатии, вольно или невольно, на стороне Алеши – в глубоком вдумчивом исполнении Франсуа Деблока он похож на отрока с картин Нестерова. При этом его  длинный кафтан  ярко красного цвета, а белокурые волосы  явно крашеные, –  такому аляповато-лубочному образу младшего Карамазова мы обязаны художнице Маше Макеефф, создательнице костюмов и акссесуаров. На ряженого похож и капитан Снегирев. Отсюда же гиньольный черт – большая кошачья голова на человеческом туловище, этакий иронично-отвязный кот Бегемот. Ничего мистического, всего лишь  игривый шут картезианца. Сложная религиозная  проблематика романа прочитана  очень поверхностно (чему в немалой степени способствует перевод Андре Марковича, постоянно притягивающего классические тексты к современному разговорному языку),и связана прежде всего с  размышлениями Ивана.

       Поэтому монологи Ивана, Легенда о великом инквизиторе, о цене гармонии, разговор с Чертом, театром выделены. (Что касается темы  Илюшечки, она хоть и включена в адаптацию, но такой эмоциональной нагрузки, как история братьев, не несет). Время действия –самое неопределенное. Гротесковый сладострастник Федор Павлович, сочно сыгранный  Жаком Аджажем, – персонаж театра ХIХ века, а вот Иван Жофруа Рондо –наш современник. Тут не последние вопросы, с кровью впаенные в бездны души,  тут скорее злая рефлексия французского философа-интеллектуала ХХ века. Хотя для режиссера, главный герой  именно он- «я мог бы назвать свой спектакль «Иван», – признается  Беллорини, – именно ему  в большей степени, чем другим, дан мистический опыт познания Бога, от противного: несостоятельность формулы все дозволено отпробована на личном, интимном опыте. Вопрос необходимости веры и свобода человека сталкиваются в схватке столь яростной, что приводят к проявлениям самым крайним. В случае Ивана – к безумию». Четвертый брат, Смердяков  здесь лишен видимых признаков увечности. Вполне привлекательный молодой человек, увечность его исключительно психологического характера. Грушенька Клары Майер  с фиолетовыми волосами и напором девицы с улицы, напоминает подростка-панка неблагополучной семьи, а чувственная Катерина Ивановна Кариллы Эльгриши в изысканных  платьях в стиле Климта похожа на обитательницу богатого буржуазного округа Парижа, причем обе играют с той страстной отдачей, что и положена Достоевскому. 

        Все персонажи Достоевского представлены без нюансов психологического театра, а скорее с наивностью ярмарочного действа. И все, кроме Алеши, сладострастники, одаренные «неприличной» жаждой жизни. Режиссер признается в очарованности театром, который необъясним. Спектакль для него может состояться только при встрече, всегда непредсказуемой, между актерами и зрителями. Так и здесь. Напряженный диалог братьев, в котором неожиданно объявляющий о своем отъезде Иван как бы дает Смердякову добро на убийство, проходит под ритмические негромкие удары по барабану. В следующей сцене мелодию уже ведет фортепиано, и мы видим освещённую спальню Федора Павловича, ждущего Грушеньку, а внутри комнаты идет снег. Смердяков поднимается по лестнице на крышу, и с чувством поет популярный  шлягер Адамо «Падает снег, ты не придешь сегодня вечером»… И тут включается магия театра, происходит чудо, и вместо негодования (позвольте, это же на грани дурного вкуса) зал в едином порыве разрывается возгласом радости. 

     Беллорини знает секрет поэзии, магии театра. Большинство монологов произносят на крыше, там, где собеседники –звездное небо,  да огромные тени, отбрасываемые на каменные глыбы карьера. Что может лучше подходить для героев Достоевского, которые, как  писал Стефан Цвейг, «сразу стремятся выйти за границы  реальной действительности в беспредельность»? Театрально все придумано очень красиво. Между тем,  небесный свод остается пустым, в отличие от Достоевского, герои Жана Беллорини остаются в социальном мире, им не ведом экстаз бытия. Впрочем, зрителям  очень нравится – как-никак, большинство французов атеисты.

Crédit photo:  Christophe Raynaud de Lage / Festival d’Avignon