6 -26 июля 2017– Festival d’Avignon
Фестиваль в Авиньоне открылся «Антигоной» Софокла на сцене Папского замка в постановке Сатоси Мияги. Эта «Антигона» возникла из пересечения греческой архаики и японского ритуального театра, на конфронтации места действия- замка Пап, символического центра христианского мира, и буддийской традиции. Получился чисто японский парафраз по мотивам «Антигоны» – наслаждение для эстетов, спектакль-церемониал, вносящий совсем иное содержание в наше представление о трагедии Софокла.
Спектакль предваряют два пролога –один своего рода ироничный сайнет от театра, в котороя японская актриса на ломанном французском довольно дерзко обращается к публике, предлагая ознакомить последнюю с содержанием пьесы Софокла, которую они тут сыграют. Все остальное к этому вторжению площадного театра отношения не имеет, но является продолжением зачарованного зрелища, которое открывалось взору зрителей еще но начала представления: сцена Папского замка полностью покрыта водой, и по водной поверхности двигаются, словно скользя, едва различимые в сумраке легкие силуэты в белых одеяниях. Балет теней. Сатоси Мияги говорит, что это неуспокоившиеся души умерших, странствующие между двумя мирами. Ими и будет разыграна история Антигоны -как если бы мертвые вспоминали события, заставляющие их страдать, чтобы обрести наконец спокойствие. (Греческая трагедия облекается в форму сюжета из театра Но, страстям человеческим здесь не место –перед нами величественный ритуал, место встречи с Вечностью). Вода –это Стикс, или японская река Сандзу, граница между миром живых и миром мертвых. Есть здесь и свой Харон, управляющий лодкой– это буддийский монах. Он и приглашает «души» к спектаклю, раздавая исполнителям «главных ролей» белокурые искусственные парики – в мире этой «Антигоны» именно живые считаются существами эфемерными, мертвые же принадлежат вечности, поэтому выступают как есть, чураясь всяческой позы. Тот же монах перевезет тела погибших в поединке братьев Антигоны, Этеокла и Полиника, к иным берегам.
В центре сцены – несколько сложенных каменных глыб, одновременно алтарь и святилище, аллюзия к христианскому миру и японской архаике. Это место, где будет пребывать Антигона. В глубине сцены расположен оркестр традиционных инструментов: именно музыканты организует и направляет все ритуальное действо. Кроме того, в методе Сатоси, как в традиционном японском театре, каждая роль делится между двумя актерами, один тот, кто говорит, второй– тот, кто представляет персонажа и двигается. Здесь принцип усложняется. Антигона в центре на ритуальном камне безмолвна и практически неподвижна, а ее слова раскладываются на голоса хора сказителей -душ умерших. Но главная придумка Сатоси Мияги заключается в том, как он использовал фасад замка: в самые драматические моменты конфронтации между Креонтом и Антигоной пока говорящий говорит, а двигающий двигается, зрители видят лишь проекции гигантских теней на стене, фантастические надмирные силуэты, как в индонезийском театре теней.
В финале, уже после смерти Антигоны и Гемона, в музыке вдруг появляются ликующие ноты, и все исполнители, и музыканты, и хор, и протагонисты, в том числе Креонт, и сама главная героиня, спускающаяся с высокого алтаря по приставной лестнице, соединяются в едином круговом движении- Сатоси объясняет, что это ритуальный похоронный танец (Bon odori), тогда как на на воду спускают зажженные свечи в память о мертых из другого традиционного ритуала. Весь спектакль представляется как огромный погребальный церемониал древней японской трдиции, по которой в первой части оплакивали умерших, а во второй устраивали веселое празднества, танцевали и пели: «Мы хотели преставить «Антигону» не как пьесу трагическую, грустную, но как праздник для успокоения духа».
Почему Антигона? Возвращение в греческую архаику происходит через буддийскую традицию. Сатоси видит в позиции Антигоны «проповедь любви ко всем человеческим существам, без исключения, без деления на достойных погребения и не достойных его», а это созвучно буддизму, в котором не существует деления на абсолютное добро и зло. Для буддиста добрый или злой – образ действий, а не имманентное состояние, присущее природе человека, и его можно исправить. «Мы обращаемся к « Антигоне », -объясняет режиссер, – чтобы противопоставить это японское представление о жизни и смерти с абсолютным делением на «добрых и злых», свойственному монотеистическим религиям, и сегодня катастрофически доминирующем в мире, где делят людей на врагов и друзей, закрепляя за ними ярлыки « тех, кто на стороне Бога » и тех, кто на стороне Дьявола». Вероятно, с размышлениями Сатоси Мияги о состоянии сегодняшнего мира можно согласиться. Но применительно к трагедии Софокла эта формула не работает: уравнением добра и зла снимается драматический конфликт, заложенный в драматургии, стирается эмоциональный накал трагического спора Антигоны с Креонтом. Да и само бунтарство дочери фиванского царя, как и ее жертва, лишаются смысла. И тогда весь спектакль смотрится как череда очень красивых, изысканно красивых, но абсолютно декоративных картинок.
Crédit photo: Christophe Raynaud de Lage