10 -28 ноября 2022– T2G Théâtre de Gennevilliers, Paris, 8-14  декабря  –   Théâtre des 13 vents, Montpellier

« Вишневый сад »Чехова в Женневилье играют на двух языках- японском и французском. Спектакль режиссерa и сценографа Даниэля Жаннето/ Daniel Jeanneteau при участии видеаста Mаммара Бенрану/Mammar Benranou с японскими актерами из Центрa сценических искусств Сидзуока/Shizuoka Performing Arts Center режиссера Сатоси Миаги/Satoshi Miyagi.  (В прошлом Жаннето сделал совместно с Миаги  несколько постановок). Странный спектакль, в котором есть необычное начало, завораживающая сцена бала в третьем акте, тонко продуманный четвертый акт с незадавшимся финалом, и посреди  – нечто неопределенное и довольно скучное, как будто что-то не сложилось в партитуре соединения разных театральных традиций. 

В течение трех актов над пустой сумеречной сценой, где аксессуары всего лишь графические контуры -шкаф, стул, доминирует  видеоинсталляция  плывущих облаков, в которых иногда вдруг мелькает черная птица. Подмостки покрыты чем-то вроде  белого плюша.  С двух сторон сцены  -легкие тюлевые завесы колеблются словно от дуновения ветра. Что -то неопределенное, пространство зыбкое над пустотой между двух миров, между жизнью и смертью. Напоминает формат японской гравюры периода Миромати – духовный пейзаж,  часть божественной вселенной. Пейзаж  передается через  чувства, которые он вызывает в зрителе: здесь это ощущение утекающего времени.  « Как если бы Вишневый сад захотел сам поведать нам о своем конце»,- комментирует свое творение  Маммар Бенрану.

Раневская — легкая изящная японка Haruyo Hayama. Яркое красное платье, почти нематериальная –  как хрупкая бабочка, живущая мгновением, отдающаяся наслаждению мгновения. И очень земной, рассудительный, крепко стоящий на ногах француз Филипп Смит -Лопахин.  И это не плохо и не хорошо. Просто бывают разные люди и разные судьбы. Но сценически такое противопоставление Раневская -Лопахин смотрится очень эффектно. При этом Лопахин  очень обаятелен, лишен начисто наглости нувориша, и здесь дело не столько в нежной душе, сколько в том, что он до конца ликовать по поводу приобретения самого прекрасного имения в мире не может, все-таки какая-то в нем тоже тревога нескончаемая, несмотря на внешний успех, присутствует. Жаннето называет это  » интуитивным предчувствием революции ».

А вот японец Гаев -персонаж бурлескный, все сцены с ним смотрятся, как жанровая картинки.  Другие  японки -сегодняшняя девчонка  Аня и другая девчонка, веселая лукавая Дуняша (никакой обморочности) -настоящие персонажи Манги.При этом партия Дуняши  резко сокращена, в том числе сцена на природе и вся линия »несчастного романа » с Яшей. Варя француженки Солен Арбель/Solène Arbel -фигура почти трагическая,  страдающая, она словно сестра Маши из «Чайки». Трофимов – единственный в спектакле  говорит на двух языках. Он  -как посредник между двумя способами игры и между двумя  временами, тогда и сегодня. Как комментирует режиссер, « Петя Трофимов – это некое мутантное состояние, больше передает современного человека, лишенного корней и не знающего что ему делать со своей свободой ».

Фирса играет женщина, Стефани Беген/Stéphanie Béghain , причем совсем не старая. И какая то стертая. Такая же вытянутая фигура, как у загадочной  Шарлотты Натали Кузнетцофф/Natalie Kousnetzoff. Шарлотта  на сцене — почти всегла в профиль. Не персонаж, знак судьбы. Она и Фирс, во всяком случае в замысле режиссера, зарифмованы, два одиночества, два героя, выкинутые из времени, два грустных клоуна — Фирс здесь как ни в чем не бывало делает кульбиты, разыскивая кошелек Раневской, и передвигается по сцене,  как неприкаянный. Беда в том, что роль была поставлена на 87 -летнего  Акселя Богусславского. А он тяжело заболел, и вместо него  на роль Фирса ввели Стефани Беген.  Нотеперь  по тексту спектакля совсем  не объясняется почему Фирс — женщина, и молодая. И это смотрится нелепо.  Понятно, что при таком раскладе финала с Фирсом вообще не случится. Как провисает весь второй акт, долгий, скучный,  ни о чем. И сразу за ним – поразительная сцена праздника из третьего акта. Между экраном и подмостками своего рода ров, такое пространство между жизнью и смертью, приподнятое над бездной (пустотой). Там иногда проходят персонажи пьесы, словно тени или блуждающие души.

Но в особенности, это пространство праздника 3-го акта, повторяющиеся замедленные вращательные движение гостей под репетитивную завораживающую музыку Hiroko Tanakawa (нежные перкуссии, напоминающие кселлофон и электроника) как ритуал прощания с жизнью, с Домом. А на авансцене — вся уже словно не отсюда – Раневская. Сцена как ожидание, так в традиционной японской драме НО: кто-то придет – герой, демон, бог или призрак. В любом случае Посланник судьбы. Здесь это Лопахин. А потом все, судьба состоялась, можно выкатить чемоданы, все сложить, горько-весело распрощаться с тем, что было. И уйти в новую жизнь.  После бала нет видеозадника. Только серый холст, подмостки тоже . На стуле лицом к залу сидит словно застывшая Раневская. Но в финале она уходит из дома почти веселая. Тяжелая тень неотвратимой потери как бы устраняется, превращаясь в легкий элегантный жест прощания. Единство жизни и смерти для японцев —отсюда своеобразный японский стоицизм, о котором упоминал  поэт- дипломат   Клодель, перед лицом катастроф земного бытия.

Crédit photo: Jean-Louis Fernandez