14-29 марта 2023 – Théâtre de la Ville/Espace Cardin; 4-5 апреля- Scène nationale du Sud-Aquitain, Bayonne
Великий Патрис Шеро/Patrice Chéreau, первый постановщик пьесы Кольтеса (1987, 1990), задал некий канон, от которого исходят все, обращающиеся к «Одиночеству хлопковых полей». (Я тоже видела спектакль Шеро, и тоже была пленницей этого образа). Кристиан Фредрик/Kristian Frédric в юности – ассистент Шеро, текст Кольтеса, как он говорит, с тех пор постоянно присутствует в нем. И именно это знание, возможно, дает ему сегодня свободу нарушить, все, что мы знали об этой пьесе, словно открыв текст заново. Трактовка спорная, но безумно увлекательная, завязанная на соaвторстве с эстетикой художника Энки Билала/Enki Bilal.
Некий Торговец и его Клиент « в месте и в час, предназначенный для незаконных сделок », вступают в странный спор, в котором один стремится во что бы то ни стало продать другому некий загадочный товар, который тот не спешит принять. Cловесная игра, с эротической подоплекой, вокруг темы желания, вечная загадка эротического, как магический обряд, облекающий человека на вечный поиск новых «товаров», в мире и вглубь своего я, потому что желание неисчерпаемо, а всякое обладание неизменно оказывается источником новой жажды. Фредрик поднимает архаические пласт текста, превращает Торговца в посланникa полустороннего мира: это Харон, тот, кто переправляет души умерших в ад. Но Харон, воссставий против Бога, он хочет стать проводником к живому, к жизни. И для этого должен снова разбудить желание последнего «клиента». Фредрик предлагает читать пьесу Кольтеса как «аллегорию о человеческом существовании вообще».
Сцена открывается на постапокалиптический пейзаж. Подмостки как будто залиты черной лавой или неорганической материей, и окутаны парами загадочных испарений и угрожающими звуками, усиливающими ощущение заброшенности, одиночества: эхо множества голосов, шум падающих в ущелье камней, скрежет металла, завывания животных. Сбоку возвышается черная скала, посредине –свалка металлических отходов, по краю авансцены рельсы вдоль водного источника –в некуда. Атмосфера конца мира — а что еще можно было ожидать от автора сценографии (и костюмов) Энки Билала, автора знаковых графических романов- антиутопий, «Трилогии Никополя».
Собственно трактовка персонажа Харона (Иван Моран/Ivan Morane) тоже завязана на эстетике его футуристического нуара, перемешанной с элементами мифологической архаики — старик с бритой головой, c расписанным таинственными знаками телом, суховатый, пластичный, но движения его закостенелые, как будто бы он- часть черной скалы, теллурическая силы, ловкий ловец душ. И против него – Клиент ( здесь скорее Человек вообще) — Ксавье Галле/Xavier Gallais, подчеркнуто живая плоть, физиологическая уязвимость и незащищенность, пот и боль ( Галле, какие бы роли он не играл, Кости Треплева, Принца Гомбургского или Йоханнеса из пьесы Мунка « Ordet », всегда несет на себе печать Поэта, избранника и изгоя одновременно). Но если Моран при внутренней статике, как бы мертвой материи, внешне юркий, подвижный, Галле одной ногой прикован к рельсам, может двигаться только вдоль них, что сковывает его движения, все направленные на преодоление этой, хочется сказать первородной, увечности.
Действие выстраивается как поединок между Хароном и измученной душой, жаждущей покинуть лишенный смысла мир («Правил нет, есть только средства и оружие»), и одновременно это рондо ( Иван Моран часто двигается кругами), это их абсолютная противоположность и взаимосвязанность( Галле вслед за Морваном обмажется черной лавой и приобщится, омыв лицо, водам Ахерона) делает их по-своему братьями-врагами, позволяет читать двух персонажей Кольтеса как две стороны одного сознания. Путешествие вглубь своего я, чтобы найти истинные свои желания. Двойственность персонажа, как Никополь и вселившийся в него — на время -Бог в романах Билала. «Все мы сами себе и Клиент и Харон», –как объясняет режиссер .
Фредрик включает в партитуру спектакля прием, которым пользовался сам Кольтес, нередко разрывавший ткань пьесы вторжением некого праязыка, индейцев кечуа в «Западной пристани» или малоизвестного африканского диалекта в «Битве негра с собаками», как проявителя иной мистической внутренней сущности героев. Здесь это арамейский (язык Христа, как говорит сам режиссер), который время от времени звучит посреди диалога. Ничего не значащие фразы, выбранные из самого текста Кольтеса, типа «мама всегда говорила, что глупо оставлять дома зонтик, когда идет дождь». Важен не смысл, пожалуй, а загадочное звучание ( голос другого большого артиста, Чеки Карио/Tchéky Karyo), вплетающееся в общий мистический пейзаж и отсылающее к ветхозаветной архаике.
В какой-то момент Ксавье Галле кричит свою боль, как раненное животное. Но одновременно это крик освобождения, который приближает его к последней завершённости — к смерти: в финале он все-таки вырывается из пленения рельсов, чтобы скрыться -навсегда -в чреве черной скалы.
Финал, как цитата из последних размышлений о Кольтесе философа Натальи Исаевой: «Этот кромешный ужас, в который уходишь твёрдым шагом, как в печаль. По-мужски, сурово – в хтоническую какую-то темноту».
Crédit photo: Guy Delahaye