Festival d’Automne/Парижский Осенний Фестиваль

1-12 октября  – Théâtre de la Ville ; 4-14 ноября –  Nanterre-Amandiers

« Идиот! Потому что мы должны были любить друг друга »- свободная фантазия по роману Достоевского от самого радикального французского режиссера нового поколения Венсана Макеня, расценивающего сцену как тотальное пространство риска.  Его буйные сценические эксперименты можно яростно любить и столь же яростно отвергать, но вряд ли найдется кто-либо, кого спектакли нового enfant terrible  оставят равнодушными. И к тому же Достоевский- из его любимых авторов, это уже  второе за 5 лет обращение Макеня  к « Идиоту ». В рамках Парижского Осеннего фестиваля (спектакль театра Vidy-Lausanne).

 «Идиот!»  -самый  модный спектакль начала сезона, который обсуждают все французские газеты, а в зрительном зале Théâtre de la Ville я давно уже не видела такого количества молодых лиц. Что сделал  Макень? Переписал  роман Достоевского современным языком и перевел на язык  постдраматического театрального зрелища. Никакого нарратива, сюжет сохранен лишь пунктиром, из всего романа остались 8 персонажей  и  размышления о состоянии мира – мы опять, подобно героям Достоевского, живем на сломе эпох, считает режиссер.  Вместо линейного следования сюжету ярость Достоевского, его страстность, его любовь, его безмерность. Спектакль был поставлен в 2009 году. Собственно с  этой работы началась известность Венсана Макеня. «Гамлет»( «По крайней мере я мог бы оставить красивый труп») и приглашение на  Авиньонский фестиваль  были потом. ( Забавное совпадение: « Идиот! » возобновлен в театре, которым теперь  руководит бывший директор Авиньона, Венсан Бодрийе). Что изменилось за 5 лет?  Я ту первую постановку не видела, но судя по афише, в новом «Идиоте!»заняты те же актеры. Появилось второе название « Потому что мы должны были любить друг друга », то есть Макень резко акцентирует тему взаимной общечеловеческой любви против эгоистического идеала современного мира. По-своему программный  спектакль, который режиссер рассматривает как манифест своего поколения  тридцатилетних( Макеню 36 лет, и он известен сегодня не только как режиссер, но и как знаковый актер нового французского кино). «Что нас интересует в «Идиоте»? Наивность и доброта князя, но также окружающий его мир, жестокий, циничный, где без всякой иерархии смешиваются красота и уродство, возвышенное и мелкое,  кровь и стеб. Возможно ли сегодня такое отношение к миру, как  у идиота Достоевского?»,- вот вопрос, которым задаются создатели спектакля. То  есть возможен ли идеальный человек,  любовью и милосердием своим гармонизирующий нескладицу жизни.

 У Макеня актеры много орут, даже в мегафон, кривляются, дубасят друг друга, обсыпают и обливают черт знает чем, без конца вовлекают публику в действие –  из «Идиота» сделан настоящий балаган, но если актры истекают театральной кровью, страсть и ярость, и отчаяние здесь нешуточные. Оттого постоянно сбиваются на крик,  который передает здесь все регистры эмоции – чтобы докричаться до наших душ, вывернуть наизнанку. Поэтому центральное событие, с которого все начинается – это день рождения Настасьи Филипповны: точка экзистенциального праздника, экстатического прорыва сквозь призму которого здесь смотрят на все предшествующие и последующие события  «Идиота».  «Спектакль должен быть похож на празднество, в котором совершается совместное жертвоприношение  и Идиота, и общества, мешающего его существованию. И самих себя мы, испонители акта, тоже должны принести в жертву»,- так формулирует свое кредо Венсан Макень.

    На улице перед  театром под громкую музыку актеры  созывают зрителей и случайных прохожих на праздник, завлекая всех в хоровод. Праздник продолжается уже в зрительном зале.  Смесь  откровенного треша и  молодежной дискотеки: «Славься отечество наше свободное»-доносится из усилителей в перемешку с рок-музыкой, разноцветные дискошары отражаются  миллионом брызг, актеры приглашают  всех желающих на сцену, предлагая пиво, на   красном занавесе мюзик-холла мерцают, сменяясь, видеопроекции  из западноевропейской иконографии Христа.  Над сценой, электронное табло из аэропорта, с местом и временем действия: «Санкт-Петербург 1857 – 1876». Впрочем. с тем же успехом можно было выбрать любой другой город мира. А вместо даты- октябрь 2014. Атмосфера самая психодилическая – мы попадаем прямо на день рождения Настасьи Филипповны. Она сама за пластиковой дверью выводит красной краской, напоминающей кровопотеки, влюбленное послание к папочке, то есть соблазнителю Тоцкому. А этот последний на сцене предлагает Гане Иволгину жениться  на ней за  75 тысяч. Эти самые подлые 75 тысяч вызывают протест у одного из зрителей, в публике завязывается перепалка, в которую вступает странный малый  в коротких шортах, да что там шортах,почти трусиках, и  теплом свитере… Он   громко высказывается против гильотины, которую видел в Лионе, и еще успевает пролепетать про красоту, которая спасет мир, и про доброту. Наш князь, а это он, еще и говорит с сильным бельгийским акцентом (что видимо, должно усиливать его провинциальность), и выглядит страшно нелепо. Через какое время, уже  на сцене, когда он будет рассказывать Настасье историю малышки Мари, которую пытался защитить от ненависти детей в Швейцарии, Паскаль Ренерик нарочито отталкивающе шепелявит и заикается. Нет,  этот Мышкин совсем  не романтический герой, а именно гротескный  и смешной. Макень не боится показать Идиота в высшей степени нелепым – словно только впав в детскую наивность человечество, отпавшее от Бога, может надеяться к нему вернуться вновь. Но к финалу князь Мышкин становится все более серьезен, лучезарный рыцарь и жертва, несовместимая с миром – в последней сцене измарают лик краской, измордуют, высыпав ведра земли на лицо. Но несмотря на все эти мытарства, речь его, напротив,  становятся все более внятной, все более слаженный и пронзительно страстной, вплоть до последнего монолога его: «Я, чтобы спасти  всех нас, говорю…». Макень тоже, кажется,  мечтает вместе с князнм Мышкиным спасти нас и мир через сострадание и любовь.

    Но еще и прежде всего – это театр политический. Даже удивительно, что текст Достоевского можно так успешно использовать как политическую трибуну, обвинительный акт против современного эгоистического состояния мира, где правят бал деньги и корысть,  моральная и интелектуальная ложь  власть имущих. Не столько инсценировка, сколько живое взаимодействие, диалог. Диспут переносится в зал. «Как вы собираетесь спасать мир – кредитами и финансовыми потоками?»,- кричит Тоцкому из публики молодой человек нервной наружности, и зал понимающе реагирует.  Стиль актеров – наивная игра, но с предельной эмоциональной нагрузкой. Когда его упрекают в чрезмерности, Венсан Макень  говорит, что при этом все равно его актеры не дотягивают до чрезмерности самого романа Достоевского. Лихорадка, в которой живут герои Достоевского,  словно передана в стиле самого спектакля Макеня. И между тем, есть здесь что-то от ярмарочного балагана, в который заманивают зрителя. То все мы соучастники дня рождения Настасьи: вот Лебедев предлагает сосчитать нас, гостей, – женщины в зале поднимают левую руку, мужчины – правую, то свидетели неудавшегося самоубийства депрессивного юнца- Ипполита.  А вот Настастья,  сладострастно обливает тело оливковым маслом, чтобы дразня, предложить себя  Тоцкому –  и всем зрителям тоже….(В роли Настасьи очень интересная актриса, Серван Дюкор).  Лебедев – Эммануэль Матт вообще  исполняет в спектакле  роль зазывалы и затейника, то бегая по подмосткам в чем мать родила, то переодеваясь в костюм гигантского плюшевого зайчика, родственника надувного Микки из Диснейленда, парящего над сценой в первом акте или сопровождающего явление Мышкина- во втором.

    Первым рядам зрителей выдают полиэтилен, чтобы защититься от брызгов и пыли, и затырки для ушей – чтобы спрятаться от излишних децибелов,  но тут хочешь не хочешь- не спрятаться, не скрыться. То стена  падает на сцену, где навалена земля, так что комки и пыль летят до середины зала.То дымовая шашка,  откупоренная на сцене, плотным облаком надвигается на вас, заполняя все пространство до последних рядов. Сцена и зал превращаются в общее пространство риска. Конечно, текст перетасован и переписан. Так,  между двумя частями разница в 15 лет( а не полгода, как в романе). Чахоточный Ипполит, который у Достоевского появлянтся только в третьей части романа, здесь выдвинут на первый план и решительно поставлен рядом с князем. Для сравнения: Рогожин  конечно же присуствует, но он здесь  фигура чисто служебная, и напоминает забывшего повзрослеть панка. Ипполит с дающим осечку  пистолетом то и дело врывается  в действие, интерлюдии с Ипполитом,  грозящим застрелиться, контрапунктом разбросаны по всему спектаклю, а в антракте  составляют целую сцну, которую он  разыгрывает перед зрителями в фойе театра.  Худощавый юнец  с  безумным взглядом, Ипполит Тибо Лакруа похож на  современного рок-звезду, соврешающего самоубийство в психоделической галлюцинации, в духе Курта Корбейна, гитариста  группы «Нирвана». Макень придумывает ему потрясающей силы монолог, ничего не имеющей общего с последней озлобленноситью героя Достоевского, обреченного болезнью на преждевременную смерть.  Напротив, здесь из каких-то монологов князя Мышкина и рассуждений Ипполита о необходмости приобщения одного человека  другому через  доброе дело, через любовь( «Бросая вашу милостыню, ваше доброе дело, в какой бы то ни было форме,вы отдаете часть своей личности и принимаете в себя часть другой;, вы взимно приобщаетесь один к другому»)  собирается  исповедальное кредо  Ипполита « О, если бы вы только знали, как я люблю вас всех….». Причем милосердие здесь  именно любовь, милость божья или  дар себя, а не филантропия богатых(charité), как часто переводят Достоевского во Франции.

    Из всего семейства Епанчиных в тексте спектакля осталась только Аглая – капризная девчонка в джинсах и майке с надписью «я люблю Шанхай». Полин Лорийяр играет трудного подростка, юношеский максимализм и прочие «измы». Макень относится к ней и ее бунтарству  с иронией, слегка спародировав через нее мечтания восточноевропейской молодежи о Западе: Аглая беспристанно повторяет, «хочу в Нью-Йорк, Париж, Лондон», или что там еще показывают на экранах  телевизоров, появившихся на сцене во второй части спектакля,«здесь я ничего не смогу сделать,здесь все прогнило, там – все возможно». Или еще  совсем ернически « что я здесь делаю,будущее – это Шанхай, Версай, Дубай, короче, все слова на ай». Еще Аглае подарен огромный обвинительный монолог против французов,  в частности, язвительное высказывание против красноречия и внешней благопристойности парижан (текст, собраный  Макенем из разных романов Достоевского и из его «Дневников»). Но все живые чувства, бездна и страсть  и мука, все отдано здесь Настасье, над «гордой барышней» Аглаей только подтрунивают.

   Весь спектакль развивается как длинный перформанс посреди инсталляции: в первой части  это  пластиковая стена по зеркалу сцены, за которой в волнах мыльной пены, спускающейся с небес, являются и исчезают гости на шальном празднике Настасьи.(Стоит ли добавлять, что рогожинские «сто тысяч» жгут прямо на сцене в настоящем огне). Во второй части -задник  сцены, который  на наших глазах расписывают  граффитти, экраны телевизоров, на которых можно увидеть и услышать  исторические теледебаты 2012 года  двух кандидатов в президенты, Олланда и Саркози. Сегодня знаменитая исповедь Олланда «Я – нормальный президент» смотрится особенно театрально, почти гротескно, вызывая в зрительном зале хохот. Мышкин и Ипполит осыпают себя золотой пылью, которая застывает на лице и одеждах, делая  их похожими на героев футуристской эпопеи или  манги. Ипполит в какой-то момент появится еще и пронзенный стрелами, как Святой Себастьян на картине Тициана. Князь же наш является во второй части посреди прорезающего тьму лазерного луча, в серебрянном одеянии не то волшебника из какой-нибудь серии «Властелина колец», не то светоносного рыцаря в доспехах.

     Сцену соперниц, поединок Аглаи и Настасьи,  наблюдают техники, убирающие сцену от земли, краски и потоков воды прямо во время действия. Чтобы разнять не на шутку  взведенных дам, в сюжет, то есть на сцену, врывается сам режиссер, Венсан Макень, всегда наблюдающий спектакль откуда-то из глубины зала. Рогожин размахивает   топором из противопожарного инвентаря, потом во время словесной перепалки с Настасьей угрожающе точит его на электроточилке. Но заколет ее совсем не так, театрально-нежно притянув к себе незаметно всадит нож.  Она еще успеет спуститься в зал, чтобы упасть и умереть здесь, у самого края сцены, где ее и подхватит на руки, как ребенка, обезумевший Рогожин. Вот и все. Литры театральной крови, избыток витальной энергии, децибелы. Все вмиг останавливается после убийства Настасьи. Потом будет тишина, и  слышны только щелчки бегущей строки табло с  кратким пересказом  эпилога. И в самом конце увидим мы  князя, безжизненное тело которого убого раскачивается вниз головой  на свисающей с колосников веревке.

    Яркий, избыточный, даже хулиганской эксперимент Макеня  над текстом Достоевского забирает с потрохами, не отпускает. С Достоевским вступают в диалог, как с ближайшим другом и наставником. Без пиетета, но с восхищением.

Crédit photos: Théâtre de la Ville

Вместо заключения. Тут вспомнилось, что с 2012 года в Европе существует премия имени князя Мышкина, которая присуждается « за творческий и этический вклад в создание атмосферы великодушия ». Премия создана немецкими и французскими интеллектуалами, чтобы противостоять духу времени. «Создатели премии поддерживают и развивают мысль Достоевского, что нет более высокого назначения человека, чем бескорыстно отдать всего себя людям, и сполна осознают каким препятствием к осуществлению идеи взаимной общечеловеческой любви и братства служит эгоистическое состояние современного мира и человека». Венсан Макень явно мог поставить под этим текстом и свою подпись.

См. о Премии в Архивах « Европейской Афиши »

статью:

видеорепортаж :