29 ноября – 22 декабря 2017; 8 -12 января 2018– Théâtre de la Bastille, Paris
Этой осенью Париж охватила настоящая чеховомания. После гастрольных «Трех сестер» в постановке Т.Кулябина, Чехов оказался на афише еще трех французских спектаклей Осеннего фестиваля:«Три сестры» Саймона Стоуна, «Вариации вокруг «Чайки» Бенжамена Поре, «Меланхолии» Жюли Делике. И во всех трех, хотя и в разной степени, пьесы Чехова послужили только материалом для собственного режиссерского креатива. Причем, режиссеров молодых. Чехов неожиданно выступил как выразитель настроений поколения тридцатилетних, которые, по общему мнению, увидели в нем  даже не просто современника, но друга, почти брата. Откуда такая близость к русскому драматургу? Критики уже объяснили феномен тем, что сегодня Франция переживается период, напоминающий Россию рубежа веков, описанную Чеховым: общество на грани надвигающейся неизвестности, когда человек меняется медленнее, чем окружающий его мир. Как вести себя человеку в мире, который рушится, вот вопрос. Исчезновение одного мира и рождение другого, еще непонятного. Из этого зазора рождается депрессия, меланхолия. « Меланхолии », как красиво назвала свой чеховский спектакль режиссер Жюли Делике.
        Делике осталась в памяти как автор обжигающе современной версии «Дяди Вани» в Комеди -Франсез (2016). Спектакль назывался просто «Ваня». В этом сезоне Делике продолжила освоение Чехова, но уже с актерами своей постоянной труппы, коллективом In Vitro. Что получилось? Из двух пьес Чехова, «Иванов» и «Три сестры», режиссер сочинила короткое, на час пятьдесят, попурри, в центре которого Николай Иванов, Николя. Он же тот, кто в пьесе «Три сестры» был Вершининым. Николя-фигура эмблематическая, так как Делике через него пытается вытянуть проблематику современного потерянного поколения.  Спектакль начинается с отснятого заранее материала, в котором в салоне машины крупным планом мы видим супружескую пару- милая улыбчивая молодая женщина и угрюмого вида мужчина, тогда как закадровый собственными словами, от лица Николая, пересказывает историю Иванова: пятнадцать лет живут вместе, но вот он больше ее не любит, и что с эти делать не знает, а всего лишь год назад он был еще молод, полон сил. И тут действие переносится на год назад, на сцену, где уже установлен большой стол с напитками: время аперитива, все расслаблены и веселы. Николай вместе с женой Анной заезжает навестить дочек своего бывшего университетского профессора.

     Профессор – почивший Прозоров, дочек правда только две, Маша, названная Сашей, и Ольга, названная Олимпией, живут на вилле где-то на берегу океана. Сами собой напрашиваются шезлонги и другая дачная мебель. И настроение, соответственно, по сезону, праздно-беззаботное. Бобо, дольче вита буржуазной богемы, этакий современный французский эквивалент термину интеллигенция. Все бесконечно шутят, смеются. Особенно та, которая Маша-Саша. Реализм самый простенький – вот Маша задается вопросом откуда берутся дети, и сопровождает эти размышления пояснительным жестом. Правда, брата Андрея оставили, он здесь компьютерщик, и мечтает о работе за границей, видимо, о Силиконовой долине. День рождения случается у Маши-Саши, которая, кстати, замужем за крупным преуспевающим бизнесменом, Теодором. Шабельский превращен в циничного и нечистого на руку Луи, компаньона Николя (сочно сыгранного Давидом Сеньором), – здесь у Иванова нечто вроде архитектурной фирмы или строительного бюро, но все его проекты в данный момент оказываются провальными. Ольга стала врачом, что дает возможность немедленно перейти от заставки из «Трех сестер» к сценам из «Иванова»: старшая сестра исполняет функцию доктора Львова.

         Если множество персонажей, в том числе центральных, изъяты, зато ярко выдвинута в центр внимания вульгарная Наташа. (Видимо, это тенденция времени, в спектакле Стоуна ей тоже отведена существенное место, в финале сочинения она вместе с новым женихом покупают дом Прозоровых. И чтобы одним выстрелом двух зайцев, не забывают и «Вишневый сад» – Наташа с ходу начинает рассуждать о том, как завтра же начнут ломать старинный дом и пруд, а вместо них построят что-то современное и с бассейном). У Жюли Делике Наташе отданы пересуды провинциального общества про «интерес» Иванова, женившего на девице из богатой еврейской семьи ради наследства. Хотя какой имеет смысл сегодня во Франции поднимать эту тему, вырвав ее из контекста всей пьесы Чехова, остается непонятным.

        «Чехов не занимался литературой. Он хотел перенести на сцену живую жизнь», -полагает коллега Жюли, Саймон Стоун. Значит, даешь нашу сегодняшнюю живую жизнь на сцене. И в «Меланхолиях» все проговаривается своим словами, лишь изредка включая текст Чехова, в основном в монологах Иванова. Говорят, что импровизации отрабатывали с пациентами больниц, а также знакомыми и незнакомыми людьми, которым актеры рассказывали чеховский текст, и записывали их ответы. Говорят, получалось очень органично, и некоторые ответы, вы не поверите, даже соответствовали дословно чеховским репликам. Тем не менее, невозможно не констатировать: «метод» Делике, который работал с виртуозными актерами Комеди- Франсез, в новом спектакле смотрится нарочито банальным. Возможно, еще и потому, что в «Меланхолиях» режиссер позволила себе гораздо большие вольности по отношению к авторскому тексту.
          Понятно, что любовь к Иванову юной Саши и женщины с опытом из спектакля Делике -не одно и тоже. Как не одно и тоже занимать деньги у старого друга Лебедева, отца Саши в «Иванове», или, как в «Меланхолиях»– брать деньги у человека, с женой которого он, Николя, спит. Тут становится понятно, ощущение персонажа, который сам себе противен. (Но уже не удивляемся – у Стоуна постоянно говорят о том, что Прозоров-отец был страшным бабником, и любившая его жена очень страдала, возможно от того раньше времени умерла. И в один из таких загулов мужа ушла к Чебутыкину, так что вопрос об отцовстве его в отношении Ирины решен вполне себе однозначно).

         Во второй главе тот же стол, но уже под снегом: вместо Рождества -справляют Новый год с устрицами и под праздничный фейерверк. И быстренько к финалу: Иванов застреливается за сценой, но выстрел прозвучит оглушительно громко, пафосно, как и вся постановка Делике. Депрессивный неудачник Николя -Эрик Шарон в последних сценах даже чем-то трогает. Но какая уж тут меланхолия. Что-то настоящее просвечивает и в Анне Натали Годмер, наверное, еще и потому, что ее текст сохранен близко к оригиналу. А вот сестры, например, рассуждают о стоимости 100 грамм икры. Соленого нет, но сохранена игра слов вокруг черемши, которая заменена спором вокруг гаспачо-карпаччо. Если признать, что несмотря на видимость реального диалога, весь Чехов основан на недомолвках, на утаивании, на подтексте, у Делике все воспринимается в первоначальном значении, болтают без умолка, и тем самым, как заметила Наталья Исаева, забалтывают суть. Главной оказывается повседневная жизнь с ее реалиями. Не бытийная драма, а бытовая история из жизни отдыхающих с депрессивным уклоном. Впрочем, зрителям, которые, возможно, узнают себя в персонажах, придуманных Делике, спектакль нравится.

Crédit photo: Simon Gosselin