22 сентября 2021- 16 января 2022, 2 мая-21 июля 2024 – Comédie-Française

Комеди-Франсез открывает сезон « Бесами » Достоевского в постановке выдающегося  бельгийского режиссера, директора Антверпенского театра Toneelhuis Ги Кассиерса/Guy Cassiers. Обычно инсценировка романа, более или менее полная, длится 12 часов, –  вспоминаем  спектакли Додина, Петера Штайна.  У Кассиерса  (автор инсценировки Erwin Mortier, перевод Marie Hooghe) действие сведено до двух с половиной часов. Текст сократили, но не переписывали. Это важно, если вспомнить шедший недавно спектакль  модного французского  режиссера Сильвена Крёзво/Sylvain Creuzevault – « Бесы » как  трагикомическая, бурлескная клоунада с деконструкцией персонажей и сильно переписанным текстом, на грани треша.

У Достоевского центральный вопрос – вопрос существования Бога и отпадения от него, бесовства.  Здесь этот вопрос просто не ставится. Понятно, что в короткой инсценировке всегда приходится чем-то жертвовать. Кассиерс же просто приспосабливает Достоевского под свое понимание.  Главная идея  романа для него в семейных драмах. На первый план выходят фигура Степана Трофимовича Верховенского и  Варвары Петровны. И сыновей. Конфликт отцов и детей, мир старшего поколения,  «идеалистов» демаскируется как мир ложный, мир беспочвенных иллюзий. Семейная история, где все было фальшивым – уют, взимопонимание,  человеческие отношения. Все ложные конструкции. Своего рода «мыльная опера»,  считает режиссер. Отсюда главная метафора Кассиерса, виртуоза мультимедийный  эффектов,  которые он использует подобно тому, как  старые живописцы краски,   – раздробленный мир и мир видимостей. Для это предпринимается деконструкция пространства.

Коробка сцены заключена между тремя стенами Хрустального Дворца – того самого Лондонского Кристал Пэлас, который так ненавистен был Достоевскому, как символ цивилизации, противостоящей человеку. За стеклом – оркестр, играющий  классическую музыку,  бесконечно идет белый снег, иногда мелькают русские пейзажи :  все заснято на видеокамеру и все очень красиво. У левой кулисы высокие окна с тяжелыми гардинами – они кажутся застывшими, как будто из камня. Горят свечи в подсвечниках. К финалу  со всех сторон полыхают пожары, почти трешево.

Но главное происходит не на подмостках, а на трех мобильных видеоэкранах, на которые проецируется -достаточно изощренно – то, что на сцене (все  снимают почти незаметные слуги просцениума – операторы с камерами). Вместо ада, земли и рая- три пространства, в которые  вписывается судьба христианина у Достоевского, –   декоративный триптих в эстетике малых фламандцев. Своего рода натюрморт, только в качестве этой самой мертвой натуры – элементы сценографии и  живые актеры. Костюмы  персонажей кажутся продолжением декорации, своего рода живые инсталляции  – и сценография, и костюмы  виртуозная работа фламандского  дизайнера моды, художника Тима Ван Стенбергена/ Tim Van Steenbergen. 

Утверждению, что все в  жизни отцов иллюзорно, у Кассиерса соответствует особый  способ представления. На сцене каждый играет сам по себе,  как перед скрытой камерой, актеры удалены друг от друга и стоят к залу спиной.  А видеоизображение представляет нам их так, будто они душевно общаются.  Скажем, общаются на экране, что в середине, а на двух крайних мы видим  элементы декорации, горящие свечи или пейзаж. Возможна другая конфигурация  – на срединном панно свечи, а актеры обращаются друг к другу  с противоположных панно. Или триптих, в котором  с двух сторон общающиеся актеры, а между  панно, где крупным планом – только их руки.  Вся эта сложная деконструкция как принцип никак не затрагивает игры актеров, Эрве Пьера (Степан Трофимович) и Доминик Блан (Варвара Петровна), существующих как-то отдельно, вполне в традиционной реалистической манере. В отличие от других фламандцев новой волны, Лауэрса, Фабра, Плателя, Кассиерс всегда опирается на литературные тексты,  и в центре его спектаклей феноменальная работа с актерами. Но в « Бесах », странных образом, способ актерского существования и изысканно придуманная пластическая композиция  не совпали.

К середине спектакля, когда мир отцов разоблачен и на первый план выходят дети -ниспровергатели, этот поворот ознаменуется реальным присутствием актеров на сцене. Две единственные сцены с революционерами – у Вергинских, когда обсуждается будущее убийство, и непосредственно само убийство Шатова,  сделаны в стиле злой пародии– на многие реплики персонажей, особенно Вергинской,  зрительный зал отвечал смехом.

Из других  персонажей романа выделили Николая Ставрогинa и Петра Верховенского. Петр Жереми Лопеза совсем не получился, какой-то дежурный персонаж. Большего интереса, несомненно,  заслуживает Ставрогин – харизматичный Кристоф Монтенез. Порочный красавец с дьявольским огоньком в глазах генеалогически вышел  из другой его знаковой роли в Комеди-Франсез – Мартина фон  Эссенбека из «Проклятых» Висконти. Поскольку вся богоискательская проблематика отодвинута, вопросы веры и неверия, все-таки главные для Достоевского, остаются за кадром- поэтому оказывается не нужна сцена исповеди у Тихона. Ставрогин здесь – неврастеник, цветок зла, страдающий от пустоты, и Монтенез играет эту партию блистательно. В общем, герой нашего времени, человек, одержимый пустотой, как говорил о Ставрогине Пeтер Штайн.  Спорадические появления Лизы-Дженифер Декер – лучше других вписывается в раздробленное пространство.  Дарья почему-то отдано чернокожей актрисе Комеди-Франсез Клайне Клаварон. Ничего оригинального такое распределение не приносит. А остается на сцене всего только неловким знаком политкорректности. Опять же брат ее, Шатов, и вовсе белый. Кстати, Стефан Варюпен был бы даже убедительным, если бы ему дали возможность развернуть роль во времени,  а не мелкими урывками.

И,наконец, как-то особняком в этом спектакле существует Сулиан Брахим – особая, вибрирующая на пределе интонация актрисы, способность к внутреннему надрыву, наверное, ближе всех приближается к тому, что можно было бы назвать стилистикой Достоевского –  ее Мария Лебядкина, натура страшно экзальтированная, мистическая. Не убогая, нет, скорее она даже хороша, но истинно одержимая. 

Роман так сильно перекроен и сокращен, действие так перегружено декоративными красотами, что иногда  начинает напоминать комикс. Правда финал впечатляет – в последнем монологе (предсмертное письмо Даше)  лицо  Ставрогина проступает  через искривленное увеличительное  стекло, на которое  накладываются изображения  других персонажей, образуя как бы коллективный инфернальный портрет многоликого демона.

 

Crédit photo: Christophe Raynaud de Lage/Coll. Comédie-Française