2-19 декабря 2021 – Odéon Théâtre de l’Europe; 18-27 ноября 2022 – MC93 Bobigny/ Festival d’Automne, Paris
Самый завораживающий спектакль Осеннего фестиваля – постановка 34-летнего Жюльена Госслена/Julien Gosselin и его труппы «Si vous pouviez lécher mon cœur»[1], под названием «Прошлое»/Le Passé, как раз извлекающей из прошлого, из забытья произведения Леонида Андреева. Спектакль, выбивающийся за рамки привычного, чрезмерный, нарочитый. Четыре с половиной часа почти непрерывного удивления. Выстроен в форме коллажа, главной темой которого становится пьеса «Екатерина Ивановна», смонтированная с рассказами «В тумане», «Бездна», одноактной пьесой «Реквием» и апокалиптическим текстом «Воскресение всех мертвых». Удивительно, как темы пьес столетней давности перекликаются с современностью, как идеи конца мира андреевские оказались близки нашей эпохе –ковид, глобальное потепление, возможный конец света. При этом проблема насилия над женщинами, также сегoдня всплывшая на пoверхность, в спектакле не акцентируется. Хотя героиня Госслена, как и у Андреева, психологически и физически сломлена мачистским обществом, режиссер все- таки далек от мысли представить пьесу через феминистскую проблематику.
«В Авиньоне ( два года тому назад) во время репетиций спектакля по произведениям Дона Делилло, перед глазами возник совсем другой образ: я увидел чеховских персонажей, в рединготах и костюмах начала 20-го века, ожидающих конца времен. И я представил себе внезапное исчезновение этих персонажей, как если бы какая-то сила вдруг уничтожила театр. Тот факт, что нам постоянно возвещают о конце театра, как об искусстве исчерпавшем себя, умирающем, даже если это не так, для меня совпал с мыслью о том, что человечество тоже исчезнет – из-за изменения климата или каких-то там других проблем. Образ этого двойного умирания вдруг принял для меня очень конкретную форму, не в циничном или негативном смысле, но скорее ностальгически: я сказал себе, что традиционную постановку – через академизм декораций, костюмов- можно представить себе как своего рода прощание с эпохой, которая исчезла. И через нее я смогу рассказать и о современном человечестве, которое обречено тоже исчезнуть».
Забытый автор и забытая пьеса – как возможность через 100 лет показать людей и театр прошлого, не делая их современниками, но именно в перспективе ушедшей, умершей эпохи. Отсюда название спектакля « Le Passé »/ »Прошлое ». Но в работе Госслена важна не тема, а ошеломительная смелость, с которой он раздвигает границы привычного, «Прошлое» -спектакль арт-объект сам по себе.
До этого Жюльен Госслен был известен в основном спектаклями по романам современных авторов – мы писали о «2666» по Роберто Боланьо и о первом его спектакле, «Элементарные частицы» по Мишелю Уэльбеку. Так что Андреев – его первое обращение к классической драматургии.
«Екатерина Ивановна» – в момент своего появления очень известная, сегодня почти забытая пьеса, вызвавшая в 1912, после неудачной постановки во МХТ, множество споров по поводу трактовки главной героини : изломанная декадентская мадонна или взыскующая к Пророку потерянная душа. Напомним, в двух словах, сюжет- необоснованная ревность мужа вызывает в молодой женщине дух разрушения, постепенно превращая в распутницу, своим поведением словно бросающую вызов эпохе падения нравов. Как всегда у Андреева, за почти мелодраматической интригой множество смыслов.
У Госслена общий принцип постановки тот же, что и в предыдущих работах, то есть кино-театр: сценография состоит из двух частей, на первом уровне сцены подробная реалистическая декорация, на втором ,во всю ширину, экран. События на сцене происходят только урывками, типа проходов-пробежек-перекуров, непосредственно действие отодвигается в кадр, открывается нам в крупных планах на экране через прямую съемку двумя кинооператорами. Рама – раскрываюшийся и закрывающийся занавес старинного театра. Зажженные свечи вдоль рампы. На сцене – уютная гостиная, огонь в камине. Никого нет. На экране – все смешалось в доме важного чиновника Стибелева ( Дени Эрье/Denis Eyriy), он стреляет, пытается убить жену. Крики, суета, беготня по коридорам, его останавливают двое молодых людей, является мамаша в кружевах – типичный персонаж старинного театра, нарочито характерная старуха. Не то сцены из Островского, не то из водевиля. Костюмы эпохи, любовно воссозданные подробности бытовых интерьеров ( здесь, и во всех сценах из «Екатерины Ивановны»). Для видеокадров иcпользуются фильтры сепия, усиливающей эффект старой фотографии.
А потом первый разрыв в реалистической стилистике – на фоне черного занавеса, в пустоте (в соответствие с ремаркой автора) два голоса, сложно деформированные автотюном, читают отрывок – диалог Режиссера и Художника из одноактной пьесы Андреева «Реквием». Действие происходит в маленьком театре, созданном по желанию Его Светлости для единственного представления. «Игра» в бывшей спальне мертвого дома, вместо зрителей – деревянные куклы, расписанные Художником. В ночь накануне представления театр посещает Его Светлость, заказчик «причудливого действа». Директор показывает ему театр, а после ухода Его Светлости произносит монолог о смерти. Это первое интермеццо воспринимается как символистская пьеса, в духе Метерлинка, о конце театра. Причудливое интонационное действо, по сути абстрактное чтение текста, странно будоражит воображение, вызывая невероятно живой отклик зрителeй. Вспомнились, конечно, и спектакли перед пустыми залами во время локдауна.
Она, Екатерина Ивановна -Виктория Кенель/Victoria Quesnel впервые появляется во втором акте. Здеcь тот же принцип кино-театра, только на сцене вместо буржуазной гостиной – бревенчатая дача с террасой, ивы и т.д (имение матери Екатерины Ивановны). Андреев говорил о танцующих движениях своей героини (ремарка, представляющая Екатерину Ивановну во втором действии, акцентирует внимание на ее пластике, «неожиданных» движениях, напоминающих «взлет или прерванный танец»). Кенель – актриса фантастическая, поражает с первого появления. Не маньеристская вычурность декадентской героини fin de siècle, а именно странность как нездешность, выключенность из времени. Ее Екатерина Ивановна – отстраненная, подчинена своему ритму, выбивающемуся из общего тона через нестественные жесты, как будто ломанные. Потом опять вполне психологические сценки на экране. Примирение с мужем. Появление сестры Лизы- невозможно белокурой, прекрасной, чистой ( Карин Горон/Carine Goron). Великолепная игра всех актеров. Здесь второй коллажный стык – Лиза читает гостям рассказ Андрева «Бездна». На студента и его девушку-гимназистку во время идиллической прогулки на природе напали пьяные мужики. Студента избили, девушку изнасиловали. Про черную бездну желания, которое поглощает человека, превращая в зверя. Рассказ Лизы превращается в монолог на авансцене. Который почти заглушается музыкой – все действие сопровождается живой музыкой, создающей ощущение постоянного эмоционального напряжения (иногда с перебором), своего рода последнего отчаяния чувств (авторы аранжировки – актеры его труппы, Гийом Башле/Guillaume Bachelé и Максанс Вандервельде/ Maxence Vandevelde).
Вторая часть спектакля, после перерыва, начинается с интермеццо по рассказу «В тумане», представленному как немой фильм с субтитрами. Гротесковые персонажи в невообразимых масках пластилиновой анимации упоительно разыгрывают историю подростка Павла, одурманенного либидиальным наваждением (предмет любви тоже именуется Катей, в образе которой сливаются и соседская девочка, и проститутка, и все женщины вообще, и, конечно, в конце он убьет и ее и себя). Между экспрессионисткой пантомимой и ироничными отсылками к культовому фильму «Дикие мальчишки» Бертрана Мандико (Павел все время демонстрирует зрителю несоразмерно огромный член, предмет всех его бед, в стилистике Мандико).
Предшествует фильму грандиозная сценическая картинка – туманы, буря посреди обломков скал. А в финале фильма актеры (а это была вовсе не кукольная анимация, а именно актеры) спустятся на сцену, словно рифмуясь с куклами, о которых шла речь в «Реквиеме». Разные миры Андреева -это также различные формы театрального представления.
Кадры в Петербургской мастерской модного художника. Потерянная Лиза. Чрезвычайно обаятельный, и даже искренний Коромыслов Жозеф Друе/Joseph Drouet только усиливает искусственность Екатерины Ивановны – вся сцена кажется словно разыгранной. Вновь заинтересовать уходящего из рук любовника? Сплин? Скучающие «бражники и блудницы» из декадентского салона? Во всей атмосфере, во всех разговорах, в том числе между друзьями, политиком Стибелевым и Коромысловым, усиливаются темы усталости, пустоты, конца времен.
Четвертое действие переносится из Петербурга на дачу- но эту последнюю сцену вакханалии и потом самоубийства Екатерины Ивановны (Госслен взял домхатовский вариант финала) предваряет рассказ «Воскресение всех мертвых». Пока закадровый голос читает текст, который задает настрой всему последующему действию, машинисты разбирают декорацию предыдущих сцен (смерть театра совпадает с объявленным апокалипсисом?) Публичный сеанс живописи (опять видео), в котором героиня, нагая, позировала художнику Коромыслову, а потом по заказу гостей исполняла танец семи покрывал, (Саломея в декадентском Петербурге – символ эротический по преимуществу), далек от чувственного зрелища соблазна. Танец вызывает у собравшихся недоумение и ужас. Госслен изумительно выстроил эту сцену транса – сумятица бесстыдства, охватившая и героиню, и всех окружающих, и само пространство кадра, танец – на грани патологии, с выпадающим языком, с нечеловеческим голосом, почти как припадок одержимой бесами. Завораживающий перформанс Виктории Кенель, в котором отталкивающая, чарующая и пугающая Катя приобретает скорее эсхатологическое звучание, напоминая не то дьяволицу, не то « жену, восседающая на звере», предвестницу конца мира. Никаких красивостей и сладостных изысков- страшная сцена. Присутствующим нужна передышка, выбегают на террасу, потом возвращаются в дом : сквозь дымовую завесу открывается – очень эстетски красиво – тело повесившейся героини. Все действо сопровождалось грохочущей музыкой. Только в сцене смерти наступает тишина, как говорится, гробовая. Занавес
[1] ) «Si vous pouviez lécher mon cœur, vous mourriez empoisonné»/«Если бы вы могли облизать мое сердце, вы бы умерли отравленным». Художественный руководитель курса Ecole du Nord, режиссер Стюарт Сейд часто повторял своим ученикам эту фразу из фильма «Shoah» Клода Ланцмана, потому что видел в ней шекспировскую мощь.
Crédit photo: © Simon Gosselin