7 -19 октября 2025 – Théâtre du Châtelet, Paris

Спектакль Кирилла Серебренникова (см. анонс) сложно сочиненный, иногда наивный и многословный, но абсолютно завораживающий яростной энергией. Не пьеса Шекспира, а сочинение Серебренникова, о рефлектировании этого текста в культуре и подсознании интеллигенции. Да еще сразу на четырех языках – уследить уловить все почти невозможно. 10 эпизодов, два действия, три часа времени. Фантомы, тени, отражения отражений. Надо было назвать Гамлет и наши фантомы (или призраки, но мне больше нравится фантомы, как фантомные боли). В спектакле заняты несколько феноменальных актеров- такая не часто встречающаяся в радость.

Зала старинная, но окна заделаны досками. В барском потолке зияет черная дыра. Музыканты оркестра Ensemble intercontemporain -в яме и на сцене —не все сложилось, но временами музыка Умбальдини, написанная специально для спектакля, своими диссонансами или мелодией вводит как-то даже яростно в настроение отрывка. Эпизод 1. Гамлет и театр. Элегантно отстранённый Один Байрон/Odin Lund Biron, он же Гамлет, появляется на сцене с тележкой груженной черепами, которые и вышвыривая на нас «ценности прошлого дискредитировали себя». Рядом -снятый крупным планом (оператор почти постоянно присутствует на сцене, своего рода черный человек) Бертран де Роффиньяк/Bertrand de Roffignac  с набеленным лицом паяца, искаженным гримасой, и окровавленным ртом. Тоже Гамлет, но с ярмарочных подмостков, фигляр, лицедей., квинтэссенция театра. Серебренников смакует эту чрезмерную, намеренную театральность : «А если театральное притворство и есть правда?»- как учил нас когда-то великий русский шекспировед Алексей Бартошевич, покинувшмй этот мир в день премьеры в Châtelet  – ему и посвятил свой спектакль Кирилл Серебренников. Из французской традиции, от самого Оливье Пи -уже через 20 минут Роффиньяк бегает по сцене голым. Это и нормально, поясняет нам Один Байрон, в пьесе Гамлет «17 раз представляется сумасшедшим».

Спектакль начинается со сцены смерти Гамлета -Роффиньяка, ей и закончится. Но об этом позднее. Один Байрон предлагает разные отпадные трактовки «Гамлета». А если бы действие происходило в преисподней? Или в символистской пьесе? А если бы Гамлет был толстяк, идиот, веселый малый? А если вся пьеса — всего лишь ожидание Фортинбраса (дословно, человека сильной руки),который появится после смерти всех датчан в финале?

Эпизод 2. «Гамлет и отец». Здесь гениальный немецкий актер Август Диль/August Diehl, открытый в «Тайной жизни» Терренса Малика, а в последнее время сыгравший сразу у двух русских режиссеров — Воланда в «Мастере и Маргарите» и Йозефа Менгеле в последнем фильме Серебренникова, показанном в Каннах. В этом эпизоде ему предложена роль Гамлета как сына, который сводит счеты со своим отцом, со всеми отцами. «Я не могу играть эту роль. Решайте свои проблемы при жизни. Оставьте нас в покое» , – повторяет как мантру Диль. Его Гамлет -тот, кто хочет освободиться от отцовской тирании, который и после смерти зловещей тенью давит его жизнь. Крупные планы, переходящие в размытый кадр, как негатив фотопленки, разрастаются до огромных размеров, как психический маразм, которым обарачивается тирания отцов. Серебренников никогда по-настоящему не уходит от кино и его особой стилистики.

Эпизод 4.  «Гамлет и страх» – посвящен Дмитрию Шостаковичу как русскому Гамлету. После грома и ярости предыдущих сцен почти в тишине, только несколько нот фортепьянного концерта Шостаковича, Филипп Авдеев по-русски произносит некий исповедальный монолог Шостаковича, ожидающего каждую ночь после ареста Мейерхольда- до дрожи, до потускнения разума, – что и за ним придут. Вспоминает их совместный непоставленный «Гамлет»- какая трагедия! « Страх » -самый иллюстративный, самый лобовой эпизод в этой сложной постмодернистской мозаике стилей и текстов, ну разве что портрет Мейерхольда вдруг в финале заполняюший все пространство сцены, как-то пронзительно отзовется в нас. 

Эпизод  6. «Гамлет и Призрак» — эпизод без слов. Только виртуозный танцор хип-хопа Кристиан Менза вытворяет что-то такое, что можно было бы счесть битвой – не с призраком и его властью, а, возможно, с самим собой.

Смыслы множатся, уходят, двоятся, троятся. Что-то проще, понятнее. Как эпизод 3 «Гамлет и любовь» : « Моя смерть интереснее моей жизни », – с этой фразой Жудит Шемла-Офелия появляется на сцене, где уже присутствует ее неподвижный двойник – эфеб с татурованным телом и в японской маске. Офелия трактуется как жертва абьюза, внеший облик актрисы прямая отсылка к Марии Шнайдер из «Последнего танго». Тема Офелии как жертвы мужского насилия вообще мы уже видели в спектакле Кристианы Жатахи. Но Шемла играет виртуозно, так же, как и в эпизоде 7 «Гамлет и Королева». Здесь вспомнят, что первой женщиной, исполнившей роль Гамлета, была Сара Бернар. Шемла одновременно и Гамлет и Гертруда, как двуликий янус, одной стороной -дама с рыжей шевелюрой, с другой — юноша-принц, играющий на камине с почерневшим старинным зеркалом, — в этом мужском, и даже я бы сказала, фаллоцентричном мире  Жудит Шемла единственная женщина, и если текст довольно плоско пересказывает известные анекдоты из жизни великой Сары, актриса это все виртуозно  оправдывает, ей, кажется, подвластно всё (кстати, она была названа лучшей актрисой 2025 года по версии Французского синдиката критики за роль Жанны д’Арк).

Эпизод 8. «Гамлет и смерть» – гротесковые и даже скабрезные скетчи от Роффиньяка, здесь могильщика,  и первое появление обнажённого до пояс Никиты Кукушкина, который то ли Гамлет, то ли второй могильщик, увлеченно играет с  фразами на французском. Здесь же, к слову, вспомнили про Гротовского, у которого в «Этюде о Гамлете», «Гамлет стал евреем, а все остальные обитатели Эльсинора — поляки. И они его мучали».

В 9-ой части «Гамлет И Гамлеты» веселая стилизация под русский конструктивизм. Множество Гамлетов — мерцание лиц, поз, слов. Все -невзаправдешнее, все притворство. Или страдание? Или Гамлет, истекаюший тут «клюквенным соком», и есть тот самый человек страдающий?

Монолог быть или не быть произносят в разных эпизодах и на разных языках. Один из множества смыслов прочтения— сопротивляться или нет.

И тут необходимо вернуться к эпизоду 5, «Гамлет и насилие». Клавдий – Август Диль, гиньольный злодей, который всегда переигрывает Гамлета. Гамлет -Роффиньяк, как всегда театральный паяц, играет с мечом, как будто он бутафорский. К действию перейти никак не способен. И тут появляется тот же Диль, загримированный под Антонена Арто (ну, кто не знает, безумец и провидец, теоретик нового театра – жестокости), и предлагает сменить бутафорские практики (здесь все неподлинно и неопасно) на жестокость подлинного экстремального театрального жеста. «Ты, которого небеса и преисподняя призывают к мести, ты позволяешь себе только браниться, без конца только слова, слова. Слова. Как шлюха». Но если сам персонаж несколько плакатный, тень настоящего Арто прямо-таки просвечивает сквозь весь замысел Серебренникова . В «Пуповине лимба»/L’Ombilic du limbe Арто пишет о бессилии отчаяния — »ибо я был первым в этой бесконечно страдающей группе людей, кто востребовал для себя благо некого бессилия. … и которое превратили в своеобразный предмет поклонения».

Эти слова перекликаются с признанием самого режиссера : «Гамлетизм, который связывает рефлексию с бездействием, это знак времени для современной интеллигенции. Тоска художника, одиночество европейского интеллектуала в мире, который опрокидывается в бесконечный хаос, то есть где доминирует право сильного» (Из интервью журналу Transfuge).

Что-то еще складывается между сцен, между строк, между голосов. Дания, страна гениальных мальчиков и поэтов Европы, опять отданная Фортинбрасу, все есть движение к сильному, к тирану, монстру.

В финале, в эпизоде 10 «Гамлет и тишина» действительно приходит Фортинбрас. Никита Кукушкин, коренастый мощного телосложения гопник, мотив телесного, физиологического, сексуального подчеркивает отдельность Фортинбраса, признающий только культ самого себя, только силы. И никакой рефлексии. «Make danemark great again/ Дания прежде всего», как он ловко перефразирует знаковую фразу американского лидера. «Вы меня ждали, я и пришел», – язвительно бросает он Одину Байрону, Гамлету, интеллигенту par excellence . И тут же устраивает для него импровизированный подкаст, где высмеивает всех этих датских Гамлетов, невесть чем занимающихся, «никакой поэзии, никакой философии, быть поэтом, это разучиться жить», не знаю, оценили ли французские зрители в отсутствии подстрочника последнее откровение Кукушкина, «вы, сука, мертвые, а я живой». Ну и вообще, «Что значит-  дальше тишина? Это я буду решать, что будет дальше…» Очевидно, он сметёт этих смятенных рефлексирующих мальчиков. Что останется? 66 сонет Шекспира, который после оглушительного грохота предыдущего действа негромко  поет Один Байрон:

Зову я смерть. Мне видеть невтерпёж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,
И совершенству ложный приговор…
 

Crédit photo: © Vahid Amanpour